Сергей жбанков биография личная жизнь

Актеру театра имени М.Горького Сергею Жбанкову сегодня исполнилось 30 лет! Вycard.by поздравил актера с Днем рождения и поговорил с именинником о его главной роли в спектакле “Песняр”, о желании сниматься в кино и о семейном счастье. В итоге получилось сразу два колоритных мужских портрета – Сергея Жбанкова и Владимира Мулявина.

– У меня сразу же назрел не очень скромный вопрос о вашем возрасте… Как-то странно, что такой молодой актер играет Песняра…

– Вы думаете, я не удивился, когда пришел в первый раз на читку. Ходили только слухи, что будем что-то про “Песняров” ставить. Я догадывался, что буду участвовать. И вот прибегаю на первую читку, даже не забегаю перед этим посмотреть распределение, начинаю читать, думаю: ну, все ясно. Удивился, почему я на этой роли? Потом с Валентиной Григорьевной, Алексеем Николаевичем начали обсуждать, что важен не внешний образ, а внутренние переживания, мир, и только потом, уже из них рождаются какие-то внешние сходства. Сразу Валентина Григорьевна сказала: “Никаких усов, никаких париков”. Я думаю, что мы правильно поступили, ведь это не бытовой спектакль.

– До того, как вы начали работать над этим спектаклем, какой образ Мулявина у вас был? Что вы знали о нем?

–Я сам из Витебска. Очень яркое воспоминание из юношества, как я в первый раз услышал “Молитву”, которая звучала тогда в рамках фестиваля “Славянский базар”. Не было возможности сходить на фестиваль, и мы по телевизору смотрели. Никогда не забуду ощущение, когда я слушал “Молитву” по телевизору. Я остался сидеть прикованный к креслу, смотрящий в телевизор.

Потом уже слышал “Касіў Ясь канюшыну”… Попал с этой песней на конкурс “Звездный дилижанс” – такая белорусская “Фабрика звезд”. Спел ее в современной обработке, меня там заметили. Помню, уже к концу программы оставалось участников четыре. И один пел “Крик птицы”. Я впервые услышал эту песню. Стало жалко, что не я ее пою, а мне тогда опять дали спеть “Касіў Ясь канюшыну”: тематика вечера была как раз песни “Песняров”. И все на этом.

Знал, что был такой очень известный коллектив “Песняры”. Но никогда не мог предположить, что у него было столько песен! Мне кажется, многие (не буду говорить за всех) большинство их песен не слышало. Настолько глубокое, разностороннее творчество, столько альбомов, серьезных программ: на военную тематику, по творчеству Колоса, Купалы, Богдановича… Когда в первый раз услышал программу Богдановича, такое же ощущение было, как от “Молитвы”.

Я благодарен вкусу Валентины Григорьевны, Алексея Николаевича, которые именно такие композиции отобрали к спектаклю. Согласитесь, можно было уйти в популярные песни, которые постоянно звучат. А в спектакле получилась золотая середина: и узнаваемые песни, и не слишком известные, очень душевные, глубокие. Какие-то песни изначально были заложены в спектакль, другие добавлялись уже по ходу репетиций.

– То есть процесс создания спектакля был очень живой?

– Очень. Причем, было взаимопонимание между актерами и режиссером. Много времени мы потратили на первую часть, долго ковырялись, что-то сокращали. Во время перечитывания пьесы у нас рождались предложения. Было и сложно, и интересно. В этой непростой пьесе мы разбирались, как в ребусе, она на вырост. Думаю, чем дальше будем играть ее, тем больше будем понимать. Я не боюсь признаться самому себе, что некоторые вещи я до сих не до конца понимаю.

– А сколько времени длились репетиции?

– Около года. Период растянулся, потому что были сложности, говорили, что проект вообще замораживается из-за финансовых проблем и у театра, и у страны. Но Валентина Григорьевна верила, что проект должен жить. И эта вера передалась всем. Мы спокойно, без всяких нервов продолжали работать. Уже потом, когда стали известны сроки сдачи, начинались нервы, внутренние подстегивания: ой, скоро сдача, а еще ничего не готово. Были разные ощущения. Иногда прогон проходил, и казалось, что я что-то не то делаю, что-то не так. И поникаешь. А потом другой прогон – и совсем другое ощущение.

– Как появилась идея такого спектакля?

– В театре сезон белорусской драматургии, и нужно было выбрать белорусскую пьесу. Ольга Михайловна Клебанович закинула директору нашего театра идею – поставить про “Песняров”. Идея вроде бы хорошая, но как ее воплотить? Такая фигура… И начали искать драматурга. Василь Дранько-Майсюк написал пьесу, которую потом еще адаптировали к сцене. В ней – правдивые вещи, которые не каждый готов услышать. Как у всех талантливых людей, у Владимира Георгиевича были сложности в жизни. Почему об этом не говорить? В учебниках пишут только, какие наши гении хорошие. С этим никто не спорит. Но чтобы стать такими, они преодолели много сложностей!

– Для вас было важно показать Мулявина как “Песняра”? Или как человека?

– Конечно, прежде всего, как человека. Я разбирался в его жизни. Его жизни не позавидуешь: он потерял и брата, и сына, жен сколько поменял. Про него рассказывали, что он без женщин не мог, долго не застревал в холостяцкой жизни. Ему нужна была женская любовь. Светлана Александровна рассказывала, что он был потрясающим человеком, никогда не сидел на месте. Рассказывала, что он был абсолютно разный в жизни и в музыке. Был замкнутый, весь в себе. А сочинял обычно по утрам. Светлана Александровна вспоминала: “Будил меня: Света, идем, послушаешь!”

– Так вы с его третьей женой Светланой Пенкиной общались?

– Да, это был очень важный этап в создании проекта. Мы волновались, примет она нашу работу или нет. Показали ей первый акт. Я старался быть хладнокровным, но понимал, что у меня голос трясется, я на подсознании очень волновался, ведь в зале – самый близкий человек для Владимира Георгиевича. Казалось, мы завалили акт, но потом все вместе пообщались – и Светлана Александровна стала с нами сотрудничать.

Рассказывала мне про привычки мужа. Говорила, какой он был юморной человек! Дня за два-три до премьеры она передала теннисный мячик Владимира Георгиевича, без слов, потом пожелала удачи, благословила спектакль. С этим мячиком Мулявин лежал в больнице, разрабатывал руку.

Еще она рассказывала, что он был неуемной энергии человек, энергия просто лилась из него. Мне кажется, это видно в его песнях. Мне сложно передать эту энергию через песни. Он пел откуда-то изнутри. Иногда, на доли секунды, у меня получается это чувствовать. Хочется научиться этому.

– Мне кажется, чем больше спектакль будет идти, тем больше у вас будет получаться. Насколько вам близок Владимир Мулявин, как человек?

– Схожие черты есть. Владимир Георгиевич был стеснительный в жизни. И мне все говорят, что я очень застенчивый. Коллеги Владимира Мулявина рассказывали, что его стеснительность во многом мешала ему. Но зато он оставался хорошим человеком. Для меня самое главное, какая бы ситуация ни была, тоже оставаться хорошим человеком. Не стараться им быть, а жить с этим. Мне говорят иногда: “Такой ты уже хороший, что даже противно!”. Понятно, что я с разными людьми могу быть разным. Да и в работе всегда бывают не очень приятные моменты, но я стараюсь не повышать голос, не грубить. Пускай ты не достигнешь каких-то высот, самое главное, ты останешься человечным.

Я читал автобиографическую книгу Мулявина и многому учился у него. Например, отношению к профессии. Он говорит, нужно быть честным перед собой. Ты же знаешь, где ты схалявил, поленился. Потом это обязательно скажется. Будь честен к себе, работе, к своим близким. Семья и работа для него были самым важным.

Я хочу найти этот баланс между работой и семьей. Мне хочется, чтобы и в семейной жизни все сложилось. Работа забирает очень много времени, и из-за этого появляется какая-то недоговоренность в семье. Я чувствую, что где-то жена начинает внутренне обижаться. Ну, представьте, меня год практически не было дома. Утром расходимся, вечером сходимся, иногда вместе обедаем. И у жены накапливается, накапливается… Это хорошо, что она тоже актриса, понимает, где я и чем занимаюсь. Что я не гуляю где-нибудь, а в театре пропадаю.

– Я как-то брала интервью у Лидии Алексеевны Монаковой, преподавательницы Академии искусств. И задала ей вопрос: “Как муж относится к вашей работе? Не мешает ли театр семейному счастью?” Она сказала, что только если муж дурак, он не поймет любовь жены к театру.

– В этом есть сложность. Другие бы уже давно не поняли, как можно каждый день, а бывало, что и без выходных, пропадать в театре. Просто был такой период жизни, который надо потерпеть и идти дальше. Один хороший российский актер сказал: “Лучше выть от избытка работы, чем от ее недостатка”. Это правда. Когда работы нет вообще, для актера, как и для спортсмена – беда. Ты выпадаешь из процесса, уходишь в какой-то психологический завис, толстеешь, затухаешь без практики. В голове начинает черти что твориться.

Я не думал, что могу впасть в депрессию, но один раз у меня такое было. Как-то ездил в Украину на конкурс “Украина слезам не верит”, а когда приехал обратно, в театре практически не было спектаклей, может, один какой-нибудь в две недели. Репетиций не было, так что все время сидел дома, винил себя, жутко поправился. В “Укрощении строптивой” в костюм не влезал. Стыдно было! Костюмер говорит: “Сережа, что это такое! Застегнуть пуговицу не могу!” Я все понял, займусь собой! Потом щелчок в голове – и ты настраиваешься на другой лад. Депрессии иногда даже нужны: они перезагружают тебя. Но хорошо, когда они не длительны. Минут пять посидел, повтыкал – и дальше иди.

– В спектакле большое внимание уделяется песням и живому музыкальному сопровождению. Расскажите про эту сторону работы над спектаклем.

– В этой работе – золотой баланс между пьесой и музыкой. Композиции сложны и с технической, и с духовной стороны, поэтому требуют больших энергетических затрат. Мы много внимания уделяли дыхательным упражнениям, потому что в песнях очень длинные фразы и не успеваешь набрать дыхания. Сейчас слушаешь новых “Песняров” – казалось бы, та же песня, но абсолютно другие ощущения. Песни Владимира Георгиевича тебя как будто ласкают. Говорят, что он придирался к каждой фразе, вкладывал в нее душу, чтобы она дышала, жила.

Очень тяжело добиться “песняровской” манеры. Но мы не хотим быть подражателями, мы априори не настолько музыкальны, как они. Поэтому было бы глупо раскладывать песни на голоса, как “Песняры”. Мы бы с этим не справились. А если бы и справились, то для этого нам потребовался бы точно не год, а намного больше. Алексей Николаевич сделал правильно: мы не пели в одноголосье. Мы должны хорошо выполнять свою задачу. Каждая песня – очень красивая.

– А какая ваша самая любимая?

– О, у меня любимых много! Я люблю “Молитву” – очень завораживающая песня. Мне нравится “Погоня”, “Ой, чаму я стаў паэтам”. Не понимаю, как можно было написать такую песню, как “Крик птицы”, которая и сейчас актуальна в плане музыки и текста. Она метафорами отражает жизнь Мулявина.

Иногда во время спектакля ком к горлу подкатывает, но начинаешь себя сдерживать: нельзя! Рано! Иногда сложно сдержаться.

– Как вы думаете, какое будущее ждет спектакль? Будет ли у него гастрольная жизнь?

– Нам бы очень хотелось свозить его на родину Владимира Георгиевича в Екатеринбург, в Москву, в страны СНГ. Да даже и по нашим областным городам повозить. Как оказалось, многие не знают, что он был не белорус. И это странно. Мая мама приезжала на премьерный спектакль, говорит: “Сережа, а я не знала, что он был русским”. Хорошо, что люди узнают больше о нем. Но мне нравится, что спектакль рассказывает не только о его жизни и творчестве, но и о наших белорусских писателях. После этого спектакля хочется почитать Колоса, к примеру.

Как-то один знакомый парень приходил на спектакль, дня через три позвонил мне: “Сережа, спасибо! У меня третий день подряд в машине одни только “Песняры” звучат!” Для нас всех это большая оценка.

Понятно, что спектакль не все принимают: он неоднозначный и острый. Не многие люди готовы услышать о закулисной жизни Мулявина. Светлана Александровна говорила нам: “Не хочу, чтобы его превозносили, как идола! Он был обычный человек, у которого были свои трудности”. И надо об этом говорить. Сейчас готовится книга по записям из его дневника, я думаю, там будет много интересного.

– Спектакли именно о белорусе, который совсем недавно был с нами –редкость. Как вы думаете, будут ли еще ставить спектакли о личностях нашего недавнего прошлого?

– Это было бы очень интересно и важно. Правда, сейчас я не могу сказать, о ком бы мне хотелось увидеть спектакль. Но было бы здорово! Хотя мы и ругаем сезон белорусской драматургии в нашем театре…

– Почему ругаете?

– Да, вот были мысли, зачем это надо, пьесы не такие острые, как нам хотелось бы. Но, а если не это, как мы будем ковыряться в белорусском? Это очень здорово! И хочется, чтобы молодые драматурги как можно больше писали.

– У вас дома, наверное, есть диск с музыкой “Песняров”?

– У меня все на винчестере, в гигабайтах. Есть очень длинные композиции. “Перапелачка” – ух, какая песня! Там целая трагедия, а казалось бы, слова незамысловатые…

А программа Богдановича, например, есть только на видео. Сначала ее не хотели принимать в Беларуси. И только когда ее свозили в США в 1991 году, потрясли там всех, дали добро сделать концерт в нашей Филармонии.

– Если наших заграницей похвалят, тогда и дома им разрешат выступить…

– Парадокс.

– Вы получили грамоту Министерства культуры…

– Это такая благодарность, которую нужно получить, чтобы в будущем стать заслуженным. Одна из ступеней. Я в силу возраста, наверное, отношусь сейчас к ней абсолютно спокойно, для меня сейчас это не самое важное. Возможно, еще не понимаю значимости этих грамот… Возможно, в будущем, когда я стану стариком, для меня это будет более важным. А сейчас хочется работать, двигаться дальше по творческой и карьерной лестнице.

Очень хочется успевать проводить время с семьей, но еще совмещать и кино, и театр, достичь профессионального роста и там, и там. Театр – это больше для души, это второй дом. Большую часть жизни я провожу именно там. 

– А кино чем интересно?

– Я давно хотел сняться в белорусском кино. А то все эпизоды, русские сериалы. Помню, года два-три назад звонил поздравлять своего друга Пашу Харланчука с Днем рождения. Наговорил ему всяких слов, пожеланий, сказал, что есть мечта поработать с ним и в кино, и в театре. И вот мы встречаемся на пробах к фильму “Белые Росы”. Саша Бутор говорит: “Так вот же, мои герои!” И мы вместе работали в этом фильме. Я у Пашки учился, он мне советы давал. Это интересно.

Кино – больше техническая структура, ты по щелчку сразу должен включиться в какое-то состояние. В театре это все происходит постепенно, непроизвольно, тебе не нужно накачивать себя. Для меня в кино тяжело резко заплакать. До сих пор не понимаю, как это можно сделать? Мы с вами сидим разговариваем – и вдруг я плачу… Как? Наверное, это придет с опытом, еще надо учиться. Но хочется, чтобы это было с душой.

Сейчас я только-только по-настоящему начинаю познавать кинематограф. Самое главное, что есть желание. А то у некоторых и его нет. Или есть, но он ничего не делает для его достижения. Надо молча, по-чернорабочему пахать, и только тогда все получится. Просто так в жизни никогда ничего не бывает.

Полина Лисовская, Вycard.by

Фото из личного архива героя

Читайте также: 

“За кулисами”: Александр Марченко и спектакль “Мабыць?”