Раппопорт моисей моисеевич биография личная жизнь
«Мама для меня всегда была богом»
«Бог, идеал, вера. Все самое лучшее, что было в жизни», — о матери певец говорит с неизменными восхищением в голосе и всегда удивляется, откуда женщина черпала силы на большую семью. Заботиться о себе и родных Ида Исаевна Шойхет привыкла с детства: лишившись отца в 13 лет, она отправилась на заработки. Трудилась на табачной плантации, затем на деревообрабатывающей фабрике. Окончив юридическое училище, стала народным судьей — незадолго до рождения сына Иосифа в 1937-м году.
Мать Иосифа Кобзона. Фото: kp.ru
Великая Отечественная застала семью во Львове: проводив мужа и братьев на передовую, Ида Исаевна с трудом эвакуировалась вместе с тремя сыновьями из города. Как признавался Кобзон, военное время он, будучи четырехлетним мальчуганом, помнил с первых дней. Помнил, какой ужас испытал, когда мать на станции сошла со спасительного для них товарняка, чтобы набрать воды, и… отстала от поезда: «Это была трагедия! Мама — наша кормилица, мы без нее вообще ничего не могли. И когда она через двое суток догнала наш поезд и вошла в вагон, мы все плакали. И она плакала». Воспоминания Иосифа Давыдовича, связанные с главной в жизни женщиной, не иссякают. В многочисленных интервью певец и депутат вспоминает, как в голодную пору пытался принести матери «пирожное» — черный хлеб с сахарной подушкой — но не удержался и съел его сладкую часть; как на первую стипендию купил ей ридикюль, в который вложил заработанный рубль; как получал от мамы веником, когда набил татуировку «Не забуду мать родную»; как Ида Исаевна ходила к соседям, чтобы увидеть в телевизоре выступающего на сцене сына; как она сразу приняла его спутницу жизни, третью жену Нинель.
Почему Иосиф Кобзон, увидев свою будущую жену, выпил полстакана водки
Иды Шойхет-Кобзон не стало в 1991-м году. Но навсегда осталась память о ней, культурной, энергичной, тактичной и принципиальной женщине, и материнские заветы, которым Иосиф Давыдович следовал всегда:
«Куда бы я ни ездил, я всегда советовался с мамой. Мама мне всегда говорила: „Не жалей себя и не жалей ничего для других, потому что добро обязательно вернется“. Мама у меня была очень мудрой женщиной. Это мой бог, моя религия»
Отец к жене и детям не вернулся
О родном отце, Давиде Кобзоне, артист вспоминает коротко. Мужчина работал в райисполкоме, затем — директором кондитерской фабрики. Когда началась война, сразу отправился на фронт, а вслед за ним — дядьки Иосифа. Кобзон с матерью и братьями перебрались под Ташкент, где жили в большой узбекской семье, приютившей их. В 44-м вернулись в родную Украину, долгожданное 9 мая встретили в Славянске.
К родным с войны не пришел никто из мужчин. Братья Иды Исаевны, Яков и Михаил, погибли. Давид Кунович в 43-м, после ранений и контузий, оказался в московском госпитале, где полюбил медсестру — к супруге и сыновьям мужчина больше не вернулся. Позднее, конечно, встречался со взрослыми детьми, поддерживал связь — но Иосиф Давыдович долго держал обиду на родителя. «Давид Кунович как-то приехал в Днепропетровск в командировку и пришел к нам в гости, — вспоминает сестра Кобзона. — А Иосиф не пришел. Потом он встречался с Давидом Куновичем отдельно. И он сказал: „Папа, я готов с тобой говорить на любые темы — но не о маме“».
О родителях матери и отца Иосиф Давыдович практически ничего не знал:
«Дедушку своего я не помню. Помню бабушку по линии мамы. Во время войны, когда мы были в эвакуации в Узбекистане, она попала под поезд и погибла. Со стороны отца я вообще не знаю ни дедушку, ни бабушку».
Папой Иосиф Давыдович называл другого мужчину — второго мужа матери. Когда семья жила в Краматорске, Ида Исаевна познакомилась с фронтовиком-вдовцом Моисеем Раппопортом — его жена погибла во время войны. В 1946-м Раппопорт стал жить с матерью Кобзона: так у будущего артиста появился отец, а также двое сводных братьев. Мужчина не делил детей на свои и чужих и тяжело работал, что прокормить каждого. По сравнению со строгой матерью Моисей Моисеевич был понимающим воспитателем. Например, разрешил сыну курить (запретив при этом лгать и прятаться), когда впервые увидел его с сигаретой — после поучительных бесед, разумеется. «Однажды отец застукал меня в уборной с сигаретой. На следующий день после долгих разговоров о вреде табака отец дал мне двадцать копеек, сказав, что, мол, если не можешь бросить, то кури открыто, не прячься. Не знаю, как он уговорил маму…»
«Для меня отчим был очень дорогой и любимый человек. Он был красивый, честный, справедливый…», — вспоминал артист. Моисея Раппопорта не стало в 1970-м году.
Моисей Раппопорт с семьей. Фото: www.iosifkobzon.ru
Пять братьев, семь внуков
В семье будущего артиста воспитывали пятерых сыновей (Исаак, Иосиф, Иммануил — дети четы Кобзон, еще двое — от первого брака Раппопорта) и одну девочку — Гелена стала общей дочерью Иды Исаевны и Моисея Моисеевича. Многих уже нет в живых: не так давно, четыре года назад, ушел из жизни средний брат певца. Иммануил Давыдович с женой жили в Израиле, но со знаменитым родственником связь поддерживали. По некоторым воспоминаниям, Именно Иммануил первым поверил в певческий талант брата и отдал все свои сбережения, когда Иосиф собирался в Москву. Кобзон-младший вернул долг: высылал при необходимости деньги, оплатил квартиру, а позднее — похороны. Конечно, материальными делами отношения не ограничивались: братья были близки вопреки расстоянию между ними.
Сейчас поддержка артиста — сестра, Гелена Моисеевна Кандель. Порой ей приходится вносить ясность в вопросы, касающиеся здоровья артиста, но куда интереснее слушать воспоминания женщины об их с братом юности. Например о том, как Иосиф Давыдович запрещал младшей и горячо любимой сестре краситься, а также устраивал жесткий «кастинг» среди ее ухажеров: «Иосиф не разрешал мне подводить глаза. Он считал, что в 17 лет это выглядит нескромно. Ухаживания молодых людей строго контролировались, и первым моим браком Иосиф был не очень доволен». Гелена Моисеевна никогда не пользовалась знаменитой фамилией брата, более 35 лет проработав простым педагогом, — и все же известность Кобзона спасла ей жизнь. Когда в 23 года женщине понадобилась сложная операция, артист благодаря знакомствам смог добиться для нее места в клинике. Потому Кандель Кобзона считает «ангелом-хранителем» — а также любимым братом и лучшим другом.
Иосиф Кобзон с сестрой и братьями. Фото: www.iosifkobzon.ru
17-летняя внучка Иосифа Кобзона выросла и стала настоящей красавицейБогатство Кобзона (помимо творческого наследия) — его жена, двое детей и внуки. Семь внуков! Трое — наследники Андрея Кобзона, четверо — потомки дочери Натальи Раппопорт-Кобзон. Самый младший внук родился в 2010-м в Лондоне и получил имя в честь великого деда — Джозеф.
«Я спокойно могу уходить в мир иной, все у них есть. И у детей, и у внуков: все обеспеченные, все образованные. Дочь закончила МГИМО, сын — юридический университет. Две внучки в этом году стали студентками: одна, Полина, теперь учится в МГУ, вторая, Эдель, — в университете в Лондоне. Остальные растут. Они любят мою страну, песни, которые поет их дед», — с улыбкой говорит артист о самых любимых людях.
Иосиф Кобзон с женой, детьми и внуками в 2009-м году. Фото: личный архив (kp.ru)
Так называется серия книг в рамках национальной премии России «Отцовская доблесть». Первая книга, отрывки из которой публикует «Огонек», готовится к выходу в начале лета. Публицист Александр Фин собрал почти четыре десятка историй, рассказанных любимыми и уважаемыми людьми о своих отцах. Вспоминая о своих родителях, Андрей Битов написал: «Отношения сына с отцом — это более тонкая вещь, чем отношения с матерью: с нею мы никогда не расстаемся — как были в ее утробе, так и остаемся в ней, любовь к ней постоянна и бесконечна. Отец же — более «выдержанное вино», осознание его роли в нашей жизни приходит гораздо позже»
КОБЗОН Иосиф Давыдович,
народный артист СССР
Мама вышла замуж второй раз в 1946 году за фронтовика, у которого погибла жена и осталось двое сыновей. Фамилия нового отца была Раппопорт — Моисей Моисеевич Раппопорт. Я никогда не ощущал разницу в отношении отчима к «своим» или «не своим» детям. Абсолютно.
До войны он окончил торговое училище. С войны вернулся в возрасте 40 лет в звании подполковника (это значит — хорошо воевал, ведь без военного образования такое звание присваивали редко). Работал очень трудно, с утра до ночи трудился, для того чтобы нас прокормить. Я хорошо помню те годы. Мы очень бедно жили. У отца — я называл его отец, батя — была чистая выходная рубашка и пиджак, который он надевал, когда мы шли в гости.
Мать меня, как я говорю, лупандила всем, что попадало под руку. Отец — никогда. Но я его очень уважал. И было за что.
Вспоминаю, однажды меня на улице поколотили. Отец говорит:
— Не вздумай жаловаться, не вздумай плакать. Иди сейчас же обратно. Кто тебя там поколотил? Если ты мужчина — ответь ему.
Тогда, пожалуй, я научился давать сдачи.
Однажды он поймал меня на улице курящим. Я был уже почти взрослый человек, учился в горном техникуме. Не по призванию, а просто горняки тогда очень хорошо зарабатывали, а я понимал, что нужно поддерживать семью. Я спрятал в руке бычок, а он — он очень сильный был мужчина — сжал мой кулак. Я заорал от боли.
— Сынок, никогда не прячься, не обманывай. Ты решил курить?
— Бать, ну…
— Лучше не кури. Но если ты уже решил, не надо прятаться. Не унижайся.
Тогда я научился не прятаться и не унижаться. Единственное, наверное, чему я не сумел научиться у отца, — его бесконечному терпению.
ВОЙНОВИЧ Владимир Николаевич,
писатель, художник
Мои предки по отцовской линии переселились в Россию из Черногории. Многие из них были моряками. Мой прадед Никола Войнович тоже был моряком и так же, как пять его братьев, капитаном дальнего плавания. В прошлом веке все шесть братьев приплыли в Россию и приняли российское подданство. Зачем они это сделали, я не знаю… Мой дед традицию не продолжил, моряком не стал и вообще жил очень далеко от моря — в городе Новозыбкове Черниговской губернии (сейчас это Брянская область). Там 15 мая 1905 года и родился мой отец Николай Павлович Войнович.
Провоевав шесть месяцев (1941 год), он был тяжело ранен, около года провалялся в госпитале и вышел из него инвалидом. Когда мы встретились, мне было около десяти лет и я задал отцу тот вопрос, который задавали всем вернувшимся с фронта. Я спросил: «Папа, сколько ты убил немцев?» Я слышал, как на этот вопрос отвечали другие. Рассказывали (наверное, привирая) о толпах скошенных пулеметной очередью или забросанных связками гранат (эти рассказы, чем дальше от войны, тем красочнее бывали). Но мой отец ответил не так. Он посмотрел на меня очень сердито и сказал: «Запомни, я не убил ни одного человека и очень этим доволен». Я был шокирован.
Отвращение к любому убийству и любому насилию жило в нем всегда и с возрастом развивалось. Со временем он стал очень строгим вегетарианцем, считая, что любое животное имеет такое же право на жизнь, как и мы. Поэтому он не ел никакой пищи животного происхождения: ни мяса, ни рыбы, ни яиц, ни молока, ни сливочного масла. Само собой разумеется, не носил ничего ни кожаного, ни мехового. Больше того, он был крайним аскетом: не ел фруктов и овощей. Пищей его были только хлеб, картошка и каша. Он и меня к такому же рациону пытался приобщить, повторяя: «Хлеб да вода — молодецкая еда». Он считал, что спать надо на жестком (желательно на практически голых досках), умываться только холодной водой и вообще лишать себя всех возможных удовольствий. Второй любимой его поговоркой была: «Держи живот в голоде, голову в холоде, ноги в тепле. Избегай докторов — и будешь здоров».
ВАСИЛЬЕВА Лариса Николаевна,
поэтесса, прозаик
Отец Николай Алексеевич Кучеренко.
Помню, тряслись теплушки — дощатые, продувные, «поросячьи» вагоны с печкой посередине. Мы эвакуировались на Урал, в Нижний Тагил, из Харькова первым эшелоном в сентябре 1941 года. Отец был начальником этого эшелона, в котором везли чертежи танка Т-34 в отдельном пульмановском вагоне — ключ от него до сих пор жив. Предстояло по этим чертежам начинать производство танка на новом месте. Ничего об этом я не знала. И отца в теплушке видела только днем, когда он изредка приходил обедать.
Помню, после бомбежки сидела на насыпи и смотрела, как горит теплушка из нашего эшелона. Вокруг нее бегали люди. Кричали. Перетаскивали тюки и мешки, спасая их от огня. Не слишком еще понимая, что к чему, я запомнила картину: огромная, возвышающаяся надо всеми фигура моего отца была центром, вокруг которого из хаоса организовалось пространство. Он сам ни секунды не стоял на месте, но два человеческих потока — от него и к нему — были очевидны. Он что-то говорил, указывал руками, хватал огромные тюки и с легкостью забрасывал их в двери уцелевших теплушек. А потом, когда эшелон тронулся, он, согнувшись в три погибели (этот вагон был ему явно не по росту), быстро хлебал холодный борщ бабушкиного приготовления, окруженный взволнованными женщинами. Пока он ел, они молчали, но едва ложка звякнула о пустой котелок, забросали вопросами.
— Сколько дней еще ехать?
— Продукты кончаются, когда будет хлеб?
Один вопрос звучал хором:
— Налеты еще будут?
Он твердо ответил:
— Нет!
Много лет спустя я спросила отца:
— Зачем ты сказал тогда «нет»? Тебе разве сообщили? Кто?
— Никто не сообщал. Но не мог я быть неуверенным перед женщинами.
И правда не было больше налетов.
КАЗАКОВА Римма Федоровна,
поэтесса
Мой отец, Федор Лазаревич Казаков, был профессиональным военным и участвовал во всех войнах Советского государства. Он вступил в партию большевиков и в Красную гвардию в 1918 году…
Когда мой отец пришел с Гражданской войны, был послан в родную деревню для установления там новой власти. И первое, что он там сделал, — вызволил из тюрьмы помещика Михаила Николаевича. Помещик был вообще любимым героем красного командира, моего отца.
А помещик, видимо, был и вправду замечательный человек. Моего отца, юного подпаска, все наставлял, чтобы тот учился: «Ты, Фадейка, парень способный, нельзя тебе в деревне торчать…»
И с благословения помещика мой отец двинул в рабочие, расставшись с бесперспективной батрацкой долей, на Шлиссельбургский пороховой завод, откуда уже судьба привела его к Зимнему дворцу в исторический день 25 октября 1917 года…
Великую Отечественную отец начал комиссаром Первого Ленинградского ополчения. После войны отец стал военкомом Свердловского района города. Смутное ощущение того, что в стране и жизни что-то не так, тонуло в его природной жизнерадостности, жизнелюбии и в определяющей его личность неистребимой детской честности. Да и образования не хватало дойти самому во всем до сути. Он просто чего-то не понимал и не хотел понимать.
Когда умер Сталин, я решила ехать в Москву на похороны. Отец не пустил. А ночью я услышала, как он плачет. До этого на моей памяти он плакал только один раз: когда меня и младшего брата увозили в эвакуацию из-под артобстрела из Ленинграда осенью 1941-го…
Я прислушалась, скомкав газету с правительственным сообщением о смерти Сталина. Из комнаты родителей доносились рыдания. Отец плакал, матерился и снова всхлипывал. Потом я различила:
— Соня! Подох, мать его…
Для меня это было открытием и потрясением.
БИТОВ Андрей Георгиевич,
писатель
Мой отец, Георгий Леонидович Битов (1902 — 1977), родился в Петербурге. Как глубоко и убежденно беспартийный человек, не сделал карьеры, конструировал ведомственные здания и сооружения по своему профилю — черной металлургии. Но творческая невоплощенность как архитектора, очевидно, мучила отца, и как подарок судьбы он воспринял заказ на строительство ведомственного санатория Минчермета в Сочи, который и сегодня выделяется на фоне городского пейзажа своим классическим стилем, явно тяготеющим к античности.
Это было его детище, его лебединая песня, в которую он вложил все свои силы и дарования. Эта работа, как считал отец, получит Сталинскую премию, но он так ее и не получил: Сталин умер и отец попал под хрущевское постановление об «украшательстве».
Этого удара отец не пережил: за пять лет до положенного срока он вышел на пенсию и целиком отдался излюбленному занятию — рыбалке.
В магазинах того времени мало что можно было купить, но руки у него росли откуда надо. Из пробок от шампанского, из подручных материалов мастерил он снасти, ловил рыбу нахлыстом (о таком способе лова тогда еще никто не слышал) — и всегда возвращался домой с уловом: его брезентовая сумка от противогаза была полна свежей рыбы, чаще всего некрупной форели из заповедных ручьев, которую он заботливо перекладывал листьями крапивы и папоротника.
Меня, который с детства терпеть не мог вкус и запах рыбы, кроме традиционной питерской корюшки, отец научил любить и готовить рыбу речную. Он же научил различать и собирать грибы и пристрастил меня к грибной «охоте». С тех пор мое любимое место отдыха — Карельский перешеек. Он показал мне знакомые ему с детства места, научил воспринимать северные пейзажи, любить стиль модерн…
Возле нашего дома на Аптекарском — справа за оградой ботанический сад, слева — фабричная стена. Из-под нее с трудом пробивался худосочный дубок, с тоской глядевший на привольное житье деревьев там, за решеткой, через дорогу… Этому дубку спас непутевую жизнь мой отец: однажды летом юное деревце густо облепила тля, и именно отец (тогда он еще выходил на улицу) надолго задерживался около него, под удивленными взглядами прохожих собирая насекомых, счищая их палочкой с каждого листа. Мне, как и многим из окружающих, это занятие казалось удручающе бессмысленным: но отец не смущался, охотно и наставительно отвечал любопытствующим на вопросы. И что удивительно, за лето тлю победил: с той поры дубок подрос, возмужал и каждую весну покрывается свежими листьями…
ЦЕРЕТЕЛИ Зураб Константинович,
народный художник России, президент Российской академии художеств
Мой отец, Константин Иванович Церетели, был по образованию горным инженером. Родился он 12 ноября 1903 года в небольшом селении Перевиси, неподалеку от поселка Чиатура.
До Великой Отечественной войны он работал главным техническим инспектором в Народном комиссариате труда Грузии и нередко ездил в Москву. Я с мамой очень любил встречать его на вокзале. Приходит поезд, открываются двери, и вот из вагона выходит он. Шляпа, костюм песочного цвета, даже золотистый, галстук. Красавец!
В Тбилиси мы жили в маленьком домике из трех комнат. Одну занимала моя тетя Сашура, мамина сестра, в другой жил дядя Георгий с женой, дочкой и сыном, а в третьей — я с сестрой, мамой и папой.
Утро начиналось всегда одинаково. Играет радио, и поет отец. Бедная мама тянется за подушкой, чтобы ничего не слышать и еще немного поспать.
Отец всегда поднимался в хорошем настроении, со светлыми мыслями и всегда пел по утрам.
Если папа был невысок ростом (в его роду все мужчины были невысоки), то дядя — известный художник-живописец Георгий Нижарадзе — напротив, был очень рослый. Я и рисовать начал потому, что дядя у меня был высокий, интересный, очень красивый. Я был уверен, что, если научусь рисовать, как он, стану таким же высоким и красивым. Не получилось…
Вообще секрет воспитания очень простой и в то же время очень сложный: нужно знать, когда сказать «да» и когда «нет». Папа владел этим секретом.
Фото: СЕМЕЙНЫЙ АРХИВ ВАСИЛЬЕВЫХ; СЕМЕЙНЫЙ АРХИВ КОБЗОНОВ; ВЛАДИМИР ВОЙНОВИЧ; СЕМЕЙНЫЙ АРХИВ ЦЕРЕТЕЛИ; СЕМЕЙНЫЙ АРХИВ КАЗАКОВЫХ; СЕМЕЙНЫЙ АРХИВ БИТОВЫХ