Нина ольшевская актриса личная жизнь
Нина Ольшевская
Нина Антоновна Ольшевская. Родилась 31 июля (13 августа) 1908 года во Владимире – умерла 25 марта 1991 года в Москве. Советская актриса театра и кино, театральный режиссер, педагог. Мать актеров Алексея Баталова и Бориса Ардова. Бабушка актрисы Анны Ардовой.
Имела польские корни.
Нина Ольшевская родилась 31 июля (13 августа по новому стилю) 1908 года во Владимире.
Отец – Антон Ольшевский, главный лесничий Владимирской губернии.
Мать – графиня Понятовская.
Восприемником Нины при крещении был Михаил Фрунзе – друг её матери, будущий революционер и военачальник.
У Нины Ольшевской довольно рано пробудился интерес к театральному искусству. Её приятель, Павел Геннадьевич Козлов, вспоминал, как совсем юная Нина Ольшевская занималась мелодекламацией, а он ей аккомпанировал на фортепиано.
В возрасте 17 лет она приехала в Москву и поступила в студию при Художественном театре. Педагогом, который стал руководить их курсом, был Константин Сергеевич Станиславский.
Нина Ольшевская в молодости
После окончания студии её приняли в труппу театра. Проработав в Художественном театре в 1928-1934 годах она ушла оттуда, поскольку там ролей ей не давали и задействовали её лишь в массовых сценах и, в исключительных случаях, крайне редко ей доставались эпизодические роли.
В начале 1930-х исполнила несколько ролей в кино. Снялась в картинах «Человек остался один» (Маруся Старостина), «Я вернусь» (Биби-гюль), «Бесприданница» (сестра).
Нина Ольшевская в фильме “Бесприданница”
В 1935 году она перешла в только что созданный Театр Красной Армии, но связь с МХАТом сохранила нa всю последующую жизнь.
В Театре Красной Армии играла различные роли, но в премьерши она так и не выбилась. В Театре Красной Армии играла в 1935-1941 годах.
Во время Великой Отечественной войны эвакуировалась вместе с детьми, работала в Бугульминском русском театре.
После войны вернулась в Театр Красной Армии (играла в 1945-1964 годах), но дела там у неё шли не особенно успешно, хотя она была довольно способным режиссёром и в особенности педагогом. Обладая даром декламации, она практически никогда публично не выступала, но зато она обучала этому искусству других.
В 1959 году в соавторстве с Леонидом Чертоком как режиссер поставила в Театре Красной Армии спектакль «Серёжка с Малой Бронной».
Нина Ольшевская умерла 25 марта 1991 года. Похоронена в Москве, на Преображенском кладбище.
Личная жизнь Нины Ольшевской:
Дважды была замужем.
Первый муж – Владимир Петрович Баталов (сценический псевдоним – Аталов; 1902-1964), советский актёр, театральный и кинорежиссёр. Познакомились в 1926 году.
У пары 20 ноября 1928 года родился сын Алексей Владимирович Баталов (умер 15 июня 2017), советский российский актёр театра и кино, кинорежиссёр, сценарист, педагог, Народный артист СССР.
Второй муж – Виктор Ефимович Ардов (настоящая фамилия – Зигберман; 1900-1976), русский советский писатель, сатирик, драматург, сценарист, публицист, карикатурист. Познакомились во время гастрольной поездки.
Первый сын Женя умер, прожив всего несколько недель.
Сын – Михаил Викторович Ардов (род. 21 октября 1937), советский и русский писатель, сценарист, публицист, мемуарист, клирик неканонической Российской православной автономной церкви, протоиерей, настоятель московского храма св. Царственных мучеников и Новомучеников и Исповедников Российских на Головинском кладбище, благочинный Московского благочиния РПАЦ.
Сын – Борис Викторович Ардов (1940-2004), советский и российский актер театра и кино, режиссер и художник-постановщик мультипликационных фильмов, педагог, кандидат искусствоведения.
Внучки – дизайнер Нина Ардова и актриса Анна Ардова.
Правнучка – актриса Софья Ардова.
Нина Ольшевская входила в ближайшее окружение Анны Ахматовой. В квартире Ардовых на Большой Ордынке Ахматова жила во время приездов в Москву и считала её своим «московским домом». Анна Андреевна надписала Ольшевской свой сборник «Бег времени»: «Моей Нине, которая всё обо мне знает, с любовью Ахматова. 1 марта 1966 г. Москва».
Фильмография Нины Ольшевской:
1930 – Человек остался один – Маруся Старостина
1935 – Я вернусь – Биби-гюль
1936 – Бесприданница – сестра Ларисы (нет в титрах)
Два года назад, 15 июня 2017 года, не стало Алексея Баталова. Бесстрашный канатоходец Тибул в «Трех толстяках» полюбился миллионам детишек. Князь Трубецкой в «Звезде пленительного счастья» стал олицетворением чести и достоинства. Георгий Иванович из фильма «Москва слезам не верит» показал пример настоящего мужчины. Таким и был в жизни Алексей Владимирович. Как никто другой он умел сплачивать свою большую дружную семью. Все его родственники и сегодня собираются вместе, и разговоры всё о нем.
«Лёша отодвинул меня от Гитаны»
Мира Валерьяновна, первым мужем которой был Борис Ардов,
младший брат Алексея Баталова, а вторым – Игорь Старыгин
– Лёша Баталов – мой любимый деверь, – рассказывает актриса Мира Ардова, – старший брат моего первого мужа Бориса Ардова. С Лёшиной дочкой Машенькой я нянчилась, когда она была совсем маленькой. Лёша уехал на съемки сказки «Три толстяка», Гитана-младшая отправилась с ним, а ее мама, Гитана-старшая, осталась с внучкой. Мы нянчились с этой девочкой все вместе. Красивая такая она, c огромными ресницами. Старшую дочь Алексея, Надю, я тоже помню малышкой, мы дружили с ее мамой Ирой Ротовой, первой женой Лёши. Жёны всех братьев общались между собой, нас сплачивала Нина Ольшевская, мама Лёши, моя любимая свекровь, в честь которой я назвала свою старшую дочь Нину. У Нины Антоновны не было бывших невесток, она нас принимала со всеми новыми мужьями и с детьми от этих мужей: мои девочки Аня и Нина – от Бори Ардова, Настя – дочка Игоря Старыгина. Мне кажется, что моя Аня, которая стала актрисой, была ближе всех к Лёше, он для нее любимый дядя. Но… когда не стало Нины Антоновны, Лёша нас отодвинул от Гитаны, а я хотела с ней общаться. Причин отстранения не знаю. Так что не видела я Лёшку лет двадцать до его смерти. Тут еще дело не только в нем, но и в том, что у меня были другие браки, другие родственники, три дочери. Дел хватало.
Мать Алексея Баталова Нина Ольшевская
и отчим Виктор Ардов с внучками Аней и Ниной
Конфликт из-за Арамиса
– Из ардовского дома уйти было невозможно! С последней женой моего мужа Бори Ардова, Людой Дмитриевой, которая служит в театре Калягина, мы жили в одном дворе. Свою дочь Настю – от моего второго мужа Игоря Старыгина – я родила в день рождения Люды Дмитриевой, последней жены моего первого мужа. Она меня отвозила в роддом. Так что в этой семье такие пересечения судеб, что и сценаристам не додуматься до подобных хитросплетений. Кстати, Лёша меня ругал, когда я разводилась со Старыгиным, всеми любимым Арамисом. Да, да, Игорек – настоящий Арамис, это его роль на 100 процентов. Мой внук весь в него – педант. Лёша так не реагировал, даже когда я разводилась с его братом Борей. Удивительная история! Лёша знал, что все мои мужья много гуляли и много пили, в отличие от него. Он был мастеровым парнем, чем и похож на своего героя из фильма «Москва слезам не верит». Он обожал машины. Первый автомобиль ему подарила Анна Андреевна Ахматова. В остальном Лёша не похож на своего героя из картины «Москва слезам не верит». Я изумлена была, увидев его в таком виде. Роль замечательная, но он все же Трубецкой, а не «он же Гоша, он же Юра, он же Жора».
Предотвратил беду
– Однажды мы с Ниной Ольшевской и Лёшей поехали к Анне Ахматовой в Ленинград. Перед отъездом Лёшка начал с машиной возиться. Мы с Ниной Антоновной извелись, торопили Лёшу. Он был сдержан, никогда не поддавался на женские истерики. И тут случилось непредвиденное. Аккурат перед машиной дорогу перебегала девочка. Она чудом успела перебежать. «Вы поняли, что могло бы случиться, если бы я приехал на минуту раньше, – сказал нам Лёша, – поэтому торопиться и суетиться никогда нельзя». В этом был весь Баталов – степенный, думающий, неторопливый, но везде успевающий.
Лёша одно время был председателем Союза кинематографистов, мог доставать продукты. В 90-е годы это была большая подмога. Он нес в семью и помогал всем родственникам. Думаю, Надю тоже не оставлял. Мы рады с ней общаться. Пусть звонит моим девочкам. Аня моя сейчас уехала на отдых, недельку выбрала.
С Баталовым не общались много лет
Нина Ардова
– Гитана моя крестная, – делится воспоминаниями Нина Ардова, племянница Баталова, дочь Миры Валерьяновны, – но мы не общаемся много лет. Понимаю Гитану, претензий нет. Больной ребенок – это большое испытание. Причем она знает, что травма Маши – это результат ее профессии, она была наездницей. Врачи понадеялись на спортивную закалку роженицы, не стали делать кесарево сечение, а в результате пришлось тащить ребенка, нарушив тем самым двигательные функции. Мозг не задет, она умный человек, ВГИК окончила. С дядей Лёшей мы не общались много лет. Аню совсем отодвинули от общения c ним, так как Анька как раз ровесница Маши. Другое дело – моя бабушка Нина Ольшевская, мама дяди Лёши, она принимала всех, даже мою маму, ее бывшую сноху, с ее новым мужем Игорем Старыгиным.
Игорь Старыгин со второй женой Мирой Ардовой и ее дочерью Анной
Дядя был учителем по своей сути. Например, когда он приглашал дворников, чтобы те прибрались, то сначала показывал им, как это делается. Помню, был как-то дядя Лёша у нас в гостях и обнаружил, что я в свои пять лет не могу пользоваться правильно вилкой с ножом. Алексей Владимирович уже было оделся, с порога возвращается, раздевается и начинает мне показывать, как пользоваться приборами. Дядька съел палку колбасы, но я на всю жизнь запомнила, что вилку держат в левой, а нож в правой руке. Дядя и папа вместе преподавали во ВГИКе, вели совместно курс. Папа хорошо преподавал, но все равно оттачивал все Алексей Баталов. Дядька не похож на своего героя Георгия Ивановича из фильма «Москва слезам не верит». Он похож на себя в картине «Звезда пленительного счастья». Вот там истинный Баталов, каким был в жизни.
Замкнулся в себе
– С дядей Лёшей мы виделись задолго до его смерти. Он ушел от внешнего мира, перестал общаться с родственниками. Он был весь в себе. Не оправдались надежды, не удалось вылечить Марию, которую куда они только не возили, чего только не предпринимали. Мы с Надей не друзья и не враги. Не общаемся. Нет времени. Представьте, у Бориса Ардова нас семеро, так вот мы встречаемся все вместе, только когда приезжает сестра Оля из Америки. Да мы и с Анькой, моей родной сестрой, видимся редко, поскольку обе заняты, а я ее очень люблю.
“Моя мать, Нина Антоновна Ольшевская, родилась во Владимире 31 июля/13 августа 1908 года. Ее отец, Антон Александрович, был сыном главного лесничего Владимирской губернии. А женою этого моего прадеда была польская аристократка — урожденная графиня Понятовская. В семейном предании сохранилась романтическая история. Сам прадед Ольшевский был дворянином незнатного рода, и родители прабабки противились их браку. Тогда молодые уехали из родных мест, обвенчались без родительского благословения и поселились достаточно далеко от Польши — во Владимире. Мама вспоминала, как в раннем детстве ее и младшего брата Анатолия на “католическое Рождество” водили поздравлять дедушку и бабушку…
Мой дед, Антон Александрович, был личностью весьма своеобразной. Смолоду он собирался стать врачом, но с медицинского факультета его исключили за то, что во время пения российского гимна “Боже, Царя храни” он не встал, как все прочие студенты, а продолжал сидеть. Эта “революционная выходка” стоила ему профессии — стать целителем людей ему не позволили, и он поневоле стал ветеринаром.
Дед был невысокого роста, с правильными чертами лица. Характер у него был своеобразный: при удивительной доброте необычайная горячность и вспыльчивость — он то и дело выкрикивал свое “ко псам!”. Однажды его пригласили поохотиться на вальдшнепов. Там, стоя на опушке леса, он подвергся нападению целой тучи комаров, и, не выдержав укусов, горе–охотник стал разгонять насекомых выстрелами из ружья!
Моя бабка со стороны матери, Нина (Антонина) Васильевна, была довольно известным во Владимире зубным врачом. Родом она из дворянской семьи Нарбековых, у нее были две сестры и брат Николай Васильевич. Как это бывало в тогдашней интеллигентской среде, все они были враждебно настроены по отношению к власти и даже формально являлись членами партии эсеров (социалистов–революционеров). Притом Нина Васильевна возглавляла местную ячейку своей партии. (Впоследствии, уже при большевицком режиме, это обстоятельство сыграло роковую роль в судьбе моей бабки и ее брата.)
У Нарбековых был во Владимире собственный дом с садом. Он и по сю пору стоит на главной улице, совсем неподалеку от знаменитых соборов — Дмитриевского и Успенского. Мама вспоминала, как в детстве их с братом именно туда водили на службу.
Насколько можно судить, у моей матери довольно рано пробудился интерес к театральному искусству. Ее приятель, также владимирский уроженец Павел Геннадьевич Козлов, вспоминал, как совсем юная Нина Ольшевская занималась мелодекламацией, а он ей аккомпанировал на фортепиано.
Всего семнадцати лет от роду она приехала в Москву и поступила в студию при Художественном театре. А педагогом, который стал руководить их курсом, был сам Станиславский. Этим обстоятельством мать гордилась всю свою жизнь.
Вместе с нею там учились еще две барышни, которые также носили польские фамилии, — Вероника Полонская и Софья Пилявская. В шестидесятые годы я встречал старых москвичей, которые с восхищением вспоминали, насколько хороши были эти три подружки из мхатовской студии.
Примерно через год после появления в Москве моя мать вышла замуж за Владимира Петровича Баталова, который был актером Художественного театра. В двадцать лет, в 1928 году, она родила старшего сына — Алексея.
Артистическая карьера моей матери поначалу складывалась довольно успешно. После окончания студии ее приняли в труппу, что безусловно могло считаться огромной удачей. Но ведь любой театр, а уж тем паче такой, как тогдашний Художественный, являет собою некое кладбище невостребованных дарований.
Тут я хочу отвлечься от жизнеописания своей родительницы и привести историю, которая наглядно объяснит, что я имею в виду. Знаменитый актер Игорь Ильинский еще до того, как стал блистать на подмостках у Мейерхольда, также был принят в Художественный театр. Там же служил его приятель — Аким Тамиров. В то время, когда Ильинский появился в труппе, должна была осуществляться постановка “Ревизора”. Так вот, Тамиров сказал ему:
— Мы с тобой оба небольшого роста, полноватые… Давай будем ходить вместе, разговаривать, жестикулировать: нас заметят и нам могут дать роли Бобчинского и Добчинского…
От этого предложения Ильинский пришел в ярость и немедленно подал заявление об уходе из Художественного театра, не желая находиться в стенах заведения, где актеры должны добиваться ролей таким унизительным способом.
Моя мать не была столь темпераментной и решительной и прослужила в Художественном несколько лет. Там, как водится, ее использовали в массовых сценах. Я не уверен, что ей давали хоть какие–нибудь эпизодические роли, но зато она участвовала в гастрольной поездке вместе с другими молодыми артистами и там познакомилась с моим будущим отцом.
Через несколько лет ей надоело “прозябание” в труппе Художественного, и она перешла в только что созданный Театр Красной Армии. Но связь с МХАТом сохранилась у моей матери во всю последующую жизнь, а Софья Станиславовна Пилявская оставалась ее подругой.
Мой отец тоже дружил с некоторыми актерами из Художественного, а потому на Ордынке часто рассказывались истории, которые можно было бы наименовать “мхатовским фольклором”. Например, мама рассказывала, что старая гримерша в тридцатые годы вспоминала такую сценку: две артистки на фантах разыгрывали двух знаменитых русских писателей — какой кому достанется. Звали этих актрис Ольга Леонардовна Книппер и Мария Федоровна Андреева.
А отец любил вспоминать шутку актера В. В. Лужского, который так называл Книппер–Чехову:
— Беспокойная вдова покойного писателя.
И еще один рассказ, который бытовал у нас на Ордынке. По мнению моих родителей, самым талантливым из всех мхатовских актеров был Л.М.Леонидов. Был он к тому же человеком очень умным и с сильным характером. Все, даже сам Станиславский, его несколько побаивались.
Во время гастрольной поездки мхатовцы плыли на корабле через Атлантику. Все было по высшему разряду, обедали они в роскошном ресторане, а потому и одевались к столу соответствующим образом. Только Леонидов позволял себе являться без галстука, а то и вообще без пиджака. Так продолжалось в течение нескольких дней плавания по океану. Наконец Станиславский решился сделать Леонидову замечание:
— Леонид Миронович, тут один англичанин мне говорил… Он удивляется… Здесь положено являться к обеду тщательно одетым, а вы себе позволяете…
— Что?! — перебил его Леонидов. — Покажите–ка мне этого англичанина. Да я ему сейчас…
Станиславский испугался скандала и поспешно сказал:
— Его тут нет… Он на минуточку сошел с парохода…
Как известно, в Художественном театре всегда шла отчаянная вражда актерских поколений. Притом во МХАТе существовал обычай: если хоронили кого–нибудь из основателей труппы, то при выносе гроба звучали фанфары — музыка из финальной сцены спектакля “Гамлет”. (Последний раз эти фанфары прозвучали в 1959 году, во время похорон О. Л. Книппер–Чеховой.)
Борис Добронравов, один из самых талантливых актеров второго поколения мхатовцев не стеснялся своих чувств по отношению к “старикам”. Если он видел кого–нибудь из них в фойе или в буфете театра, то громко произносил своим хорошо поставленным голосом:
— Давно я, грешник, фанфар не слышал…
Когда журнал “Новый мир” (1965, № 8) опубликовал “Театральный роман” М. А. Булгакова, мы на Ордынке восприняли это с восторгом. Отец взял карандаш и прямо на журнальных страницах расшифровал псевдонимы, которыми автор наградил мхатовских деятелей. Кое–что из этого я помню до сих пор. Пряхина — это Коренева, Елагин — Станицын, Миша Панин — Павел Марков, Тулумбасов — Михальский, Патрикеев — Яншин, Владычинский — Хмелев, а дирижер Романус — Израилевский.
Художественный театр с самого начала в особенности настаивал на своей “общедоступности” и, разумеется, “прогрессивности”. По этой причине в их зале не было специальной “царской ложи”, и уже в тридцатых годах, когда в театр стал приезжать Сталин, там устроили нечто подобное. Разумеется, для высокого начальства соорудили ватерклозет, а канализацию пришлось провести через то помещение при сцене, где во время спектаклей располагался оркестр (специальной “ямы” для музыкантов в Художественном не существует).
Все это обсуждалось в театральной Москве, и тут Ардов как–то встретил Израилевского.
— Говорят, — сказал мой отец, — у вас в оркестре появились новые инструменты?
— Какие еще новые инструменты? — изумился дирижер.
— Фановые трубы, — отвечал Ардов.
Однако же вернусь к жизнеописанию своей матери. В Театре Красной Армии, куда она перешла из Художественного, дела ее пошли несколько лучше, какие–то роли ей давали, но в премьерши она так и не выбилась. Я вспоминаю, что чрезвычайно умный и даровитый Михаил Кедров, который после войны стал главным режиссером МХАТа, в 1960 году говорил моему младшему брату Борису:
— А ведь Нина в свое время напрасно ушла из нашего театра. Она неплохая актриса…
Как я уже упоминал, в год моего рождения, в тридцать седьмом, во Владимире были арестованы родители нашей матери: бабке Нине Васильевне не могли простить того, что до революции она возглавляла местную организацию эсеров, — такое большевики никогда не забывали.
Дед Антон Александрович был болен чахоткой. На одном из допросов он прокричал следователю свое любимое “ко псам!”. Тот вскочил со своего места, свалил деда ударом кулака и стал топтать его ногами… Через несколько дней Антон Александрович скончался в тюремной больнице. А бабка Нина Васильевна получила десять лет лагерей…
Я полагаю, именно эти трагические события и стали главной причиной того, что Ахматова и моя мать в такой степени сблизились, стали подругами. Их беды были равнозначны: у Анны Андреевны в лагере был сын, а у Нины Антоновны там находилась мать.
Я никогда не говорил об этом ни с той, ни с другой, но у меня есть доказательства справедливости моего мнения. В предисловии к своим “Запискам об Анне Ахматовой” Лидия Чуковская приводит такое свидетельство:
“В те годы Анна Андреевна жила, завороженная застенком, требующая от себя и других неотступной памяти о нем, презирающая тех, кто вел себя так, будто его и нету”.
Мои собственные вполне сознательные воспоминания о матери относятся ко времени войны, к эвакуации. Собственно говоря, к городку Бугульме, где мы прожили года два, до самого возвращения в Москву. Там мама держалась молодцом, хотя по своему воспитанию и всей довоенной жизни она была белоручкой. А тут все приходилось делать самой: и стирать, и стряпать. Я до сих пор вспоминаю пироги с картошкой, которые она пекла нам в Бугульме, они казались неземным лакомством…
Мало того, она сумела организовать там театр, найти среди прочих эвакуированных достаточное количество увлеченных сценой людей. Я запомнил один из спектаклей, который мать там осуществила, — “Любовь к трем апельсинам”. На сцене стояли три фанерных щита круглой формы, окрашенные желтой краской, а потом они распадались…
В Москву мы вернулись в мае сорок четвертого. Здесь на маму обрушились новые беды. Прежде всего она поехала в далекий Бузулук и привезла оттуда смертельно больную свою мать, Нину Васильевну. Ее, как тогда выражались, “сактировали” из лагеря по причине запущенного рака желудка. Притом ее невозможно было прописать в Москве, ибо такому “врагу народа”, каким она считалась, положено было подыхать где–нибудь неподалеку от зоны, а не в “столице нашей Родины”. Тут пришла на помощь мамина подруга, жена Л.В. Никулина — Е. И. Рогожина. У нее было давнее знакомство с самим Абакумовым, кажется, они учились в одной школе. Взяв паспорт моей бабки, она через несколько дней вернула его, и там уже стоял штамп о прописке… Царствие Небесное Екатерине Ивановне! Она любила и умела делать добро! Благодаря ей Нина Васильевна перед своей кончиной была окружена заботой и вниманием…
(Когда я начинаю думать о русских интеллигентах, о моих сродниках и о всех прочих, меня охватывает и жалость, и злость… Несчастные недоумки и нравственные уроды! Вы не только погубили свою великую страну, но и сами погибли, принесли страдания и смерть всем тем, кого так стремились облагодетельствовать.)
Еще одна беда, которая постигла маму в конце войны, — смерть нашего маленького брата. Его назвали Женей, он прожил на свете всего несколько недель…
Я хорошо запомнил лето 1946 года. Мама, я и шестилетний брат Борис впервые приехали в Коктебель. Поселок был тогда совсем малолюдным, кроме невысоких строений литфондовского дома на берегу — ничего. Пляж был, что называется, дикий, и там можно было найти изумительные по красоте камни…
Впоследствии мама рассказывала Эмме Герштейн: “Я была с мальчиками в Коктебеле. И все шлю Виктору письма и телеграммы. Спрашиваю, как Анна Андреевна, приехала ли она уже в Москву или собирается? Получаю от него телеграмму: └Дура, читай газеты”. И я прочла постановление [о журналах └Звезда” и └Ленинград”, о Зощенке и Ахматовой]. Немедленно стала собираться домой. Было трудно сразу достать билеты, с детьми… Приехала, стала пытаться пробраться в Ленинград [тогда еще были пропуска]. Прошло еще несколько дней, пока я приехала к ней. Пробыла у Анны Андреевны три дня и привезла ее к нам в Москву. И когда мы шли по Климентовскому переулку, встречали писателей, они переходили на другую сторону”.
После войны мама снова стала работать в своем военном театре, но дела там у нее шли не особенно успешно, хотя она была довольно способным режиссером и в особенности педагогом. В труппе к ней всегда тянулись еще не раскрывшиеся юные дарования, а также и актеры постарше, чья карьера не ладилась. И она совершенно бескорыстно помогала всем этим людям.
Как известно, в любом театре процветают интриги и подхалимство. То же самое мы знаем и об армейской среде, но там это еще усугубляется, поскольку значительная часть начальников — тупицы и хамы. И легко можно себе представить, какова может быть атмосфера в таком театре, где управляют армейские чины.
Моей матери был свойствен абсолютный демократизм. Она идеально общалась, например, с деревенскими бабами и мужиками. Но холуйства в ней не было ни на грош. (Как видно, сказывалась кровь “ясновельможных панов Понятовских”.) И конечно же все начальники армейского театра ее терпеть не могли.”
Журнал “Новый мир” 1999 г. № 5
https://magazines.russ.ru/novyi_mi/1999/5/ardov.html