Лиза арзамасова и тимур родригез

А недавно молодая актриса выпустила спектакль об одинокой и бесприютной старости…

Если бы взрослые знали…

Если говорить о каком-то детском творчестве, то ярко помнятся фрагменты, как я играла в спектакле, когда мне не было и восьми лет.

Хорошо помню, что говорили взрослые. Они часто не видят в детях наблюдателей. А ты впитываешь мир с большим интересом, отсеивая через свое личное сито то, что тебе в тот момент не нужно, и смотришь очень внимательно на все, что происходит вокруг.

Вот если бы взрослые знали, с каким интересом я воспринимала все происходящее…

До сих пор во мне живут детские открытия. Например, когда вдруг понимаешь, что взрослые не всегда могут быть правы. Это связано не с семьей, а с миром.

Я рано поняла, что мне повезло с родителями, что они у меня очень умные, интеллигентные, внимательные и мудрые люди. Я к ним всегда прислушивалась, не было у меня такого юношеского максимализма, когда кажется, что никто ничего не понимает…

Это все потому, что у меня всегда был эмоциональный выхлоп во время репетиций и спектаклей. Все и выплескивалось на сцене и в кино. А в жизни на “выхлопы” уже не оставалось сил.

Хотя до сих пор, случается, реагирую на какие-то вещи в гиперболизированной форме. Знаю, что мои внешние проявления эмоций иногда выглядят очень неестественно. Для артистки не самая лучшая черта.

Вспоминаю себя лет в пятнадцать: когда я чему-то очень сильно радовалась, то у меня в другую сторону выгибались пальцы и даже ладошки, все тело находилось в каком-то спазме.

Порой я начинала немножко повизгивать, как дельфин. Органика была уже не как у ребенка, скорее, свойственная девушке и немножко даже женщине. Кто-то из режиссеров заметил это, аккуратно сформулировав: людям от меня нужно немного не то, себя надо сдерживать. Я до сих пор себя порой сдерживаю, расслабляюсь только в компании близких, которые меня давно знают.

Любимый вопрос журналистов – про отсутствие детства: всегда говорят, вот ты начала сниматься в четыре года… Да у меня было насыщенное, счастливое детство, в котором кино и театр представляли целый мир. Я рано научилась понимать, что у меня получилось, а что нет. И это понимание, слава богу, осталось.

“Пойти в телевизор” я решила сама. И очень благодарна родителям за то, что они меня услышали. Все складывалось естественным путем, никогда не было ничего специального. Я просто радовалась дню, радовалась возможности заниматься тем, что мне очень нравится.

Понимаете, со мной честно разговаривали в детстве. Говорили, ты знай, что это такая профессия, в которой нет слова “устала” и “не хочу”. Здесь люди мобилизуются на короткий период времени и делают одно общее большое дело. Я осознавала эту ответственность и была готова ее нести.

«Красные линии»

Я не зависаю в социальных сетях. Нет такого, чтобы я пропадала там часами. Важное в социальных сетях находит меня само. Наверное, я еще повод даю, потому что, во-первых, считаю социальные сети для артистов производственной необходимостью. Это же здорово, что есть возможность широкой аудитории рассказать о своем спектакле, пригласить всех, анонсировать выход какого-то фильма… Во-вторых, это возможность немного рассказать о себе, опубликовать какое-то высказывание, чтобы не делать его в интервью.

Оскорбления в соцсетях?

Раньше я реагировала на них, потому что реагировали на них мои близкие. Мне было, конечно, очень горько, особенно когда дедушка зарегистрировался в Инстаграм, а ему восемьдесят пять лет было тогда. Как взрослому человеку объяснить, что в Инстаграм миллионы людей. Миллионы! Как объяснить, что они не живут плохими мыслями о тебе, они высказались, и на вторую минуту забыли вообще о твоем существовании.

У них просто плохой был день, и им захотелось выплеснуть негативную энергию, и ты попалась под руку. Не только потому, что ты все время на виду и твоя судьба интересует тысячи человек. Просто такая платформа для высказывания. И там нет фильтра.

Да что соцсети, сегодня очень многие интервьюеры говорят, что у тебя не должно быть этой грани, ты выбрала публичную профессию. И будь к ней готова…

Я не позволяю заходить за интимные “красные линии”.

Бывает, что журналисты обманывают, обозначают одни темы для разговора, а потом неожиданно задают очень личный, провокационный вопрос. В таких случаях я спрошу, а почему вы мне сейчас задаете этот вопрос, когда в нашем интервью были оговорены иные условия. Я не иду, конечно, в нападение сразу, просто искренне объясняю, почему я не готова к таким разговорам.

В профессии – без глобальных жертв

Не зря на режиссуру не принимают в театральных вузах совсем юных, режиссеру нужен жизненный опыт обязательно! Артист до определенного времени может обходиться и без этого драгоценного опыта. Артистом можно родиться! Органика совпала, и он сам не понимает, как это делает, но получается гениально.

Часто с такими людьми сталкиваюсь на съемочной площадке. Спрашиваю: как ты это делаешь? Ты репетируешь, у тебя есть наставник, или в институте так научили?

А он говорит: “Да я не знаю, просто выучил текст, встаю в кадр, и оно само пошло…”

Я же специфическая, не могу из жизни взять и перенести на экран. Не могу быть совсем той Лизой, какая я есть за кадром. Очень часто разговариваю со взрослыми артистами и своими сверстниками, которые говорят о том, что нельзя заниматься актерской профессией, если ты можешь себя представить без нее. Часто слышу, что люди не представляют себя без театра и кино. Я очень даже могу себя без всего этого представить!

Мне кажется, что нет такой профессии, такого призвания, ну если ты, конечно, не герой, если ты не спасаешь страну, мир, людей. Нет профессии, которая была бы причиной отстранения от проблем семьи, от своей жизни. А для меня жизнь – это мои родные люди.

Я нахожу радость, счастье в том, чтобы доставлять им удовольствие, в том, чтобы заботиться о здоровье, комфорте близких людей. Поэтому я и говорю, что родные важнее.

У актеров многое по-иному: мы хороним дорогих людей и в этот же день играем комедию на сцене. Мы можем в самый счастливый день своей жизни плакать по восемь раз в кадре – общий план, средний план, крупный план, ракурс не тот…

Мы часто с кровью продираемся сквозь чужие тексты, будто хотим оставить что-то важное. А оставляем после себя только роли. И лишь единицы преодолевают рамки роли, сценария, не всегда талантливых и точных чужих текстов. Так что без профессии себя представить могу и понимаю, что глобальных жертв я ей никогда не приносила и не собираюсь приносить.

Я спокойно представляю себя готовящей борщи дома… Если случится так, что я уйду из профессии, кроме благодарности бесконечной, радости и счастливых воспоминаний у меня ничего не останется. Никаких сожалений!.. Конечно, я была бы рада, если бы в моей взрослой жизни случилась роль, которой я бы гордилась, которую мне хотелось бы детям показывать.

Но я знаю, что этого может и не произойти. Поэтому я не загадываю и не мечтаю. А то, что мы сейчас делаем в кино, на телевидении – это очень короткий миг, который не вплетется в вечность…

Сегодня все чаще и чаще звучит слово “контент” – слово-паразит, я его терпеть не могу. Жизни нет в этом слове. Оно мертвое, оно бесчувственное отображение.

Про разрыв поколений

Когда пришло предложение стать попечителем фонда “Старость в радость”, я вообще не знала о существовании фонда, который помогает людям преклонного возраста. Соприкоснувшись с фондом, я неожиданно осознала, насколько глобальна проблема одиноких, брошенных пожилых людей.

Знаете, с самого раннего детства меня волновал вопрос разрыва поколений, почему внуки, бабушки и деды так далеки друг от друга? Им редко есть о чем поговорить, у них мало общих тем для разговора.

Ведь жизненный опыт должен наоборот соединять людей еще больше. Ведь как многому можно научиться! Наша старость тоже может быть тоскливой, грустной, одинокой, а может быть счастливой, благостной. Многие думают, что в домах престарелых находится какой-то маргинальный слой населения. Что там живут люди, которые что-то в жизни сделали не так.

Это заблуждение.

Мы много разговариваем со стариками в домах престарелых. Мы ведь приезжаем не только с шутками-прибаутками и песнями. Мы вступаем в диалог, узнаем человеческие истории, судьбы… Понимаете, жизнь нельзя рассчитать как математическую формулу. В домах престарелых находятся люди, которые все делали по-человечески правильно. Они все делали верно с точки зрения построения быта, жизни, у них были семьи, дети были. Но вдруг что-то пошло не так.

С детьми что-то случилось, дом сгорел… И вот оказывается, человек гол, как сокол. Ни с чем. Один.

Там такой правдивый срез общества. В одной палате бабушка интеллигентнейшего вида просит спеть ей романс, почитать стихи и вместо “спасибо” говорит “благодарю”, а в другой комнате ее ровесница просит спеть ей блатные песни и матерные частушки. Мы никогда не разделяем их на хороших и плохих людей. И они нас не спрашивают, хорошие мы или плохие и что за нами стоит.

Однажды выхожу из палаты, а мне медсестра говорит: “Этот дед просидел полжизни…”

Я говорю, только не рассказывайте, за что. Потому что сразу встанет вопрос, на который нет ответа: а нужно ли мне было заходить в ту палату и петь для этого человека, нести ему гостинцы?

Я не хочу задаваться этим вопросом не потому что я с себя снимаю ответственность, а потому что в старости, как и в детстве, все становятся равны.

И это уже личная трагедия, горе человека – лежать в постели не со светлыми мыслями, воспоминаниями о прекрасной семье, детях, своих маленьких или больших достижениях. Понимать, что просто так сложилось, что ты теперь здесь…

Думаю, что это мучительно – доживать век с вечным камнем причиненной кому-то боли, с виной за унесенные жизни, за кражи, за беду, которую ты причинил людям…

Про боль сердечную и любовь вечную…

Ядром для моего спектакля стал трехминутный разговор с двумя бабушками в палате. Они сводные сестры, их война свела. История такова: они две недели прятались в подвале от ада войны. Их мать носила им еду, старалась их отвлечь сказками Пушкина. Даже стихи Тютчева девочкам читала. Умудрялась ставить пластинки на старый патефон, который больше хрипел, чем играл. Представляете? Какого духа, какой силы была их мама!

Однажды вместо еды она принесла девочку, которой было несколько месяцев отроду. Принесла, а сама через несколько дней не вернулась. И вот эти две девчонки пытались сберечь ребенка. Мама им говорила, что она маленькая принцесса, ее нужно обязательно охранять и беречь. И они берегли ее, как могли, как умели, как понимали. Кормили ее какой-то картошкой, прижимали к животу, чтобы не плакала. Не сберегли, конечно. Девочка была совсем маленькая и без молока умерла…

А они всю жизнь прожили с чувством колоссальной вины. Катя пыталась это стереть из памяти и бежала от воспоминаний, она хотела только одного – о детстве забыть, как о страшном сне. Она всю жизнь хотела достатка, еды вкусной, мечтала о хорошем доме… Мечтала о платье, которое должно быть как у артистки, чтобы блестящее и с цветком огромным на груди. И работала, и даже подворовывала, и взятки брала. А счастья не получилось.

А вторая, Люба, более чувственная была. Мечтала о семье, но у нее тоже не получилось. Не сложилось как-то. Название спектакля “Кабы я была” – это их слова, сказанные с болью, с тоской сердечной. Они пришли к старости с ощущением, что жизни-то и не было!..

Мне хотелось показать в этом спектакле их детские впечатления, события, которые повлияли на всю их судьбу… Спектакль – это моя попытка через частности глобально поговорить об очень обычных людях, об этом поколении. Сказать о несбывшихся надеждах.

Знаете, часто говорят: детская травма. Задумавшись о том поколении, можно понять, что их детские травмы остались с ними на всю жизнь. Сейчас большая часть стариков из казенных домов – это поколение детей войны, родившиеся до войны, во время или сразу после. Их детство было соткано из постоянного поиска еды, страха за завтрашний день… Они часто рано теряли родителей, поэтому у них чаще не складывались собственные семьи… Они учились в холодных школах, всю жизнь тяжело трудились. И самое главное – через их души острой бритвой прошло отсутствие этой самой жизненной справедливости!

Например, когда не отметили по заслугам, когда работаешь на износ, из последних сил на нескольких работах – и ничего существенного не зарабатываешь.

Знаете, как нас отрезвил однажды дед в доме престарелых?

Мы зашли в палату, а там два старика: один без ног, руки у него такие рабочие, видно, всю жизнь трудился, а второй ничего не говорил, но все понимал, кивал. Говорящий ему все объяснял, что происходит. И вот они два таких веселых приосанились, мы заходим к ним, поем песни военных лет и уходим.

Один наш товарищ, который на гитаре играл, в ответ на благодарность сказал: “Рады трудиться для вас…”

И вдруг дед безногий как залился хохотом, как давай смеяться от услышанного. Он сказал: “Милый мой, да ты что, это не работа, дорогой… Ты еще не знаешь, что такое работа. Глянь на мои руки…”

Мы посмотрели и тихо вышли. Его руки были все разбиты тяжелым трудом. После увиденного язык не повернется назвать игру на гитаре трудом. Все познается в сравнении.

Наш спектакль про любовь вечную, настоящую. Потому что любовь этих двух пожилых женщин к маленькой девочке с неслучившейся судьбой оказалась сильнее, чем любовь к себе – со своими несложившимися судьбами.

Представляете, я имела наглость несусветную быть режиссером спектакля. Поначалу от этого испытывала жуткий дискомфорт. Думала, как мне объяснить, как я это вижу. Учить точно не было намерения, просто хотелось показать свое видение.

В каждой бабушке живет девочка

Одиноким старикам больше всего недостает общения. Самое горькое и противное, что про них уже как будто забыли. Часто только и ждут, когда их не станет. А они – молоды душой. В каждой девяностолетней бабушке видна двадцатилетняя девчонка, которая просто замкнута в этом теле.

Помню, как я общалась со своей бабушкой во Владивостоке, мне было лет четырнадцать, и я в разговоре как-то пристраивалась к ней. Как бы выбирала специальную интонацию для пожилого человека, который, наверное, меня не до конца во всем понимает. И она мне говорит: “А что ты со мной так разговариваешь? Я такая же, как ты, четырнадцатилетняя девчонка, которая просто живет в этом старом, дряхлом теле. Алло, очнись, я здесь”. И тогда в меня это очень попало.

Почему у меня нет актерского образования?

Не захотела. Хотя это был один из самых предсказуемых путей, к которому готовились все мои близкие.

Как говорила моя любимая американская артистка: невозможно научиться тому, чему научиться нельзя. Вот этой профессии меня точно никто не научит. Там только могут раскрыть какой-то потенциал. А чтобы увидели талант, нужно попасть к людям. Поэтому самый честный ответ – не захотела.

Мне бы очень хотелось знать, что я ничего не упустила в каких-то важных моментах. Сделать все от себя зависящее, может быть, порой даже прыгнуть через голову, чтобы близкие были здоровы и счастливы.

В интервью спрашивают: “Что для вас самое важное в жизни?”. “Здоровье и счастье близких”, – отвечаю я всегда. И все: “О, какой банальный ответ”.

Для меня это главное! Потому что ты не можешь ничем заниматься, ни работать, ни есть, ни спать, ни существовать, когда ты знаешь, что твой любимый, родной человек в беде, в опасности. Мое личное счастье, осознание своего “я”, того, чего мне хочется в творчестве, что мне сегодня хочется на обед – все это не имеет никакого значения, если с близкими что-то не так. Вы удивились моим словам? Но других нет.

Из биографии

Елизавета Арзамасова родилась в 1995 году, актриса, певица, телеведущая. В кино снимается с четырех лет, ее узнали и полюбили миллионы после роли вундеркинда в сериале “Папины дочки”. Была участницей проекта на Первом канале “Лед и пламень”. Снялась более чем в сорока картинах.

В пятнадцать лет стала лауреатом приза имени Юля Бринера на Владивостокском фестивале “Меридианы Тихого” в номинации “Самой многообещающей молодой актрисе”.