Изабель аджани личная жизнь дети

Фото: Итар-Тасс

Она ведет уединенный образ жизни, сознательно скрывается от публики и крайне редко дает интервью — никому не открывает свое сердце. Изабель Аджани, эта «Королева Марго», таинственная и молчаливая отшельница, нервная и ранимая, долгие месяцы не решалась на этот откровенный разговор. Говорить с ней — все равно что ходить по минному полю: слишком много запретных тем…

— Изабель, существует множество версий, почему ваша жизнь так сложна и во многом печальна. А что вы сами скажете?

— Многие годы я посещала профессионалов, чтобы разобраться в своих личных драмах и найти им если не научное, то хотя бы более-менее внятное объяснение. И мне это удалось. Психоанализ погружал меня в детство и юность. И теперь я все знаю о причинах своей внутренней боли. Все ответы были спрятаны в прошлом. И прежде всего в моих взаимоотношениях с родителями. Своей удивительной взаимной любовью они показали мне, что любовь великая, любовь нереально прекрасная действительно возможна. Но едва я сама столкнулась с реальностью, как стала получать удары. Один за другим…

— Расскажите о ваших родителях…

С кинооператором Бруно Нюйттеном, отцом ее первенца Барнаби

Фото: SIPA/FOTOBANK.RU

— Отец Мохаммед Шерриф — мусульманин, южанин, родился в Алжире. Мать Аугуста — немка, северянка. Папа в 16 лет добровольно пошел во французскую армию. Возвращаясь из Италии через Баварию в конце Второй мировой войны, он встретил там мою мать и потерял голову от любви. Хотя их разделяло абсолютно все — и культура, и воспитание, и ментальность. Но ради моего отца мать бросила двоих маленьких детей и мужа. Она никогда себе этого не простила, до последних своих дней. Единственное, что кое-как уравновешивало ее, — понимание, что сей греховный поступок был совершен исключительно ради любви. Хотя, подозреваю, не отрекись она от прошлого, мой необузданный папа мог ее и убить. До переходного возраста немецкий был моим родным языком, но потом я заставила себя и маму выучить французский — мне было страшно ощущать себя ущемленной, ведь наша семья обосновалась во Франции.

Родители были очень разными и по характеру. Лед и пламень. Папа — темпераментный мечтатель, мама — практичная реалистка. Жили мы в унылом предместье Парижа, промзоне Женевилье, где на улицах правили банды, от расистских стычек с которыми отец нас мужественно отбивал. Я всегда была одержима идеей вырваться из той жизни. Это странным образом сочеталось с моей заторможенностью, мечтательностью. Казалось, такая инертная девчушка с остановившимися глазами вообще не способна на какие-либо энергичные поступки. Я была вещью в себе. И моим единственным убежищем, спасением оказались книги. Папа установил в нашей семье жесточайший режим воспитания. Например, у нас в доме не было зеркал, только одно малюсенькое в ванной комнате, и, если я чуть дольше обычного задерживалась там, отец стучался и строго говорил: «Немедленно выходи, ты пачкаешь зеркало!»

Он не был ни сумасшедшим, ни педантом — он был носителем своей идеи, культуры, особых принципов целомудрия.

«Дэниел Дэй-Льюис — любовь всей моей жизни. Она закончилась потому, что была невозможно, непостижимо сильной…» 1990 г.

Фото: ANGELI/FOTOLINK

В результате я росла пугливой дикаркой. Если к нам заходили соседи или забредал кто-то в гости, я в панике, дрожа, пряталась в самый затемненный угол.

— А мама?

— У меня были сложные отношения с матерью, мы не ладили и во многом не понимали друг друга. Отец был мне гораздо ближе. Я многое не могла в ней понять, и главной загадкой оставался вопрос: как она могла бросить двух малышей ради отца? Она жила с нами, к прошлому не возвращалась, никогда о нем не говорила и, как я понимаю, с теми детьми не встречалась.

Со вторым сыном Гэбриелом-Кэйном от Дэниела Дэй-Льюиса. 1997 г.

Фото: ANGELI/FOTOLINK

Думала ли она о них, скучала? Наверняка. И наверняка это была с ее стороны очень большая жертва. Но, сделав такой выбор, могла ли она быть полноценно счастливым человеком? А еще мама не особенно интересовалась, чем я жила, что мне нравилось. Я из-за этого очень переживала. Ведь мне стольким хотелось с ней поделиться! Я горела прочитанным, придуманным, своим фантазийным миром. Мечтала стоять на сцене и декламировать монологи. Я даже дома не раз их зачитывала, но мама делала вид, что ее это совсем не касается.

Детство мое было тяжелым еще и потому, что у нас в буквальном смысле слова вообще не было денег. И я не могла не чувствовать того надлома и разочарования, которые поселились в душах родителей.

С Жан-Мишелем Жарром. 2002 г.

Фото: ELIOT PRESS/ALL OVER PRESS

Иммигранты, чьи мечты разбились вдребезги, как уставшие кочевники, исходившие полсвета, они остановились и поняли — дальше идти некуда. У них осталась только любовь. Какое-то время они подумывали об Америке как о земле обетованной, даже собрали чемоданы и были готовы ступить на палубу корабля. Но мама, в то время беременная мной, все же передумала. И в последнюю минуту отказалась от путешествия. После этого случая они окончательно замкнулись в себе, сдались. Меня в детстве преследовала навязчивая идея подарить им новую жизнь. Папа запрещал нам разговаривать о своих домашних делах за пределами нашей семьи. И вообще быть откровенными с посторонними. Все это считалось дурными поступками. Он нас наказывал, даже если мы болели. Мне потом пришлось немало потрудиться, чтобы освободиться от комплексов. Но я и по сей день чувствую, что совершила предательство по отношению к нему, нарушив все табу, которые он так скрупулезно насаждал.

В его культуре греховным считалось очень многое, даже когда вас фотографируют. Мне понадобилось около 15 лет, чтобы при помощи профессиональных психологов научиться выходить из ступора и не рыдать от стыда, досады и надсадного чувства вины во время каждой беседы с журналистом. И к своим любовным историям я всегда невольно примешивала это чувство греховности. Предательства мужчин переживала трудно, депрессии доводили меня до отвращения к жизни, я проводила время, инертно лежа в постели. Вот почему мне всегда удавались образы героинь страдальческих, я ведь со страданием накоротке.

— Как же папа разрешил вам заниматься актерством?

— Папа тонко почувствовал, что это и есть мой истинный путь, и…

позволил по нему следовать. Однажды, когда я шла по нашей мрачной улице в Женевилье, где, казалось бы, чудеса не случаются в принципе, меня заметил невесть как оказавшийся поблизости ассистент режиссера Бернара Тублан-Мишеля и позвал на кинопробы картины «Маленький угольщик». Потом я встретилась с великим Трюффо, а в 17 лет стала самой юной актрисой в истории прославленной труппы театра «Комеди Франсез», начала содержать родителей. Отец к тому времени уже серьезно болел, был вынужден уйти с работы.

— Так вы все же успели как-то помочь родителям, изменить их жизнь?

— Моя мама умерла два года назад. После долгой болезни. Я старалась быть около нее постоянно, и даже когда стало совсем худо, отказалась отдавать ее в клинику. Мне хотелось успеть сблизиться с ней, исправить наше отчуждение, которое так отравляло детство, заново узнать друг друга. Последние месяцы ее жизни мы познали настоящую душевную близость. А папа умер 26 лет тому назад. И только потом я поняла, что он был в определенном смысле моей первой любовью… Отец мечтал стать врачом, любил литературу, говорил на изысканном французском. Но война нарушила радужные планы, и он вынужден был работать в гараже. Как же мне хотелось сделать его счастливым!..

Незадолго до смерти мама вдруг обрела удивительную возможность путешествовать в иной мир и обратно.

Она то и дело уходила туда, но затем возвращалась — и я была тому непосредственной свидетельницей. «Возвращаясь», она описывала мне дивные ощущения, пережитые вне нашего мира. Мой отец в свое время тоже побывал там, пережив клиническую смерть. На краткие мгновения он оказался в том самом туннеле, продвигался вперед к свету, который сиял в конце и обещал ему покой. Придя в себя, он рассказал мне, что не испытал никакого страха! Эти события во многом помогли мне принять смерть родителей.

— У вас столь хрупкая психика, как же вы пережили такие испытания?

— А я не пережила. Смерть отца и матери оставила во мне незаживающую рану. Иногда становится больно так, что хочется немедленно умереть. Но… проходит время, ночь, день, месяц, и все меняется.

С хирургом Стефаном Делажу Аджани рассталась после его измены. 2005 г.

Фото: ALL OVER PRESS

Вновь обретаю уверенность и продолжаю жить. А еще я нахожусь в постоянной связи с родителями. Получаю от них знаки из того мира, где они пребывают в вечности, получаю послания. Они поддерживают меня, защищают. Иногда я их вижу… Например, в 2006 году, играя на сцене «Марию Стюарт», я четко увидела в зрительном зале своего отца… Меня пугают кладбища. Больно там бывать. Но однажды на Пер-Лашез я нашла очень красивое место и купила его. Затем перевезла туда останки отца, похороненного на мусульманском кладбище под Парижем. Теперь он покоится рядом с мамой. Незадолго до своей кончины мама сказала мне, что папа уже вышел встречать ее, пора собираться в дорогу. Она умерла счастливой. Ведь после его смерти она так и не пришла в себя. Скучала. Но теперь они вместе.

— Вы искали такую же самоотверженную и безусловную любовь у своих мужчин?

— Это был наивный поиск. Я почему-то росла с уверенностью, что любовь — это святость. Нерушимая. Но мужчины меня в этом разубедили. А еще для меня стало ошеломляющим открытием понимание, что одной любви недостаточно, чтобы спасти человека. Отца я так и не вытянула из его тупика.

— Вам обязательно надо было кого-то спасать?

— Я так воспринимала любовь… К тому же мне всегда попадались специфические мужчины, находящиеся в стадии замедленной гибели. (Первым возлюбленным актрисы стал французский кинооператор Бруно Нюйттен, от которого она родила сына Барнаби. Сегодня он известный музыкант, фронтмен рок-группы «Makali».

Затем у Аджани был короткий роман с американским актером Уорреном Битти и мучительная связь с англичанином Дэниелом Дэй-Льюисом. Роман с композитором Жан-Мишелем Жарром долгое время был главной сенсацией всех СМИ Франции. Скрытная и замкнутая, актриса вдруг стала открыто позировать с возлюбленным на страницах «Paris Match» и без стеснения говорить о своей любви к нему и возможной свадьбе. Но Жарр ушел от Аджани к актрисе Анн Парийо и быстро на ней женился. Для Аджани это было не только ударом в самое сердце, но и грандиозным публичным позором. Затем в ее жизни появился подозрительный человек с темным прошлым, нейрохирург Стефан Делажу, о котором ходили самые разные слухи (в свое время его даже хотели лишить права на медицинскую практику). После шести лет совместной жизни опальный хирург изменил Аджани с другой женщиной, и они расстались.

Сегодня Делажу вновь в центре скандала — ему грозит тюрьма, если следствие докажет, что он совершил профессиональную ошибку во время операции рок-звезде Джонни Холлидею, после которой тот чуть было не умер. — Прим. ред.) Я выполняла функции спасательного круга… Но едва они приплывали к берегу, восстанавливали дыхание и к ним возвращалась жизнь, как я становилась больше не нужна. Будто опустевший пузырек с лекарством. Меня тянуло к мужчинам, похожим на моего отца, которым было трудно жить. И с ними я вновь и вновь проигрывала свой сценарий детства. Мне хотелось им помочь, спасти. И это было серьезной ошибкой — женщины не должны играть роль врача в любовных отношениях. Я их спасала, а они строили свое счастье с другими. Меня долго лечили психологи, пытаясь выбить такую установку на взаимоотношения с мужчинами.

Не надо никого лечить, спасать. Мужчины не любят тех, кто знал их в худшие дни, слабыми. Они не выносят женщин-свидетельниц. Многие мужчины начинали ненавидеть мою любовь за то, что она делала их незащищенными и слабыми. Возвращала в детство. Кто из них такое потерпит?

— Дэниел Дэй-Льюис не потерпел?

— У нас были странные для любовников разговоры. Он часто говорил, будто жалуясь: «Видишь, в каком я бедственном положении, весь твой, повергнутый. Бери меня всего. Ты выиграла! Победила меня!» Со стороны казалось, будто мы вели войну и придерживались неких стратегических правил: победил, проиграл. А для меня любовь никогда не была войной, а лишь потребностью обрести «безусловное чувство».

«Когда я вернулась в Париж, на меня набросились журналисты. Где вы были? Далеко. Чем занимались все эти годы? Любила…»

Фото: SIPA/FOTOBANK.RU

Дэниел Дэй-Льюис — любовь всей моей жизни. Она закончилась потому, что была невозможно, непостижимо сильной. Как неизлечимая болезнь.

— Одного взгляда на этого человека достаточно, чтобы понять: он способен причинить боль, способен на экстремальный поступок… Вы наверняка знали, что в детстве несколько лет он провел в интернате, где над ним издевались, сажали в карцер, а однажды Дэй-Льюис даже попал в психиатрическую клинику за попытку самоубийства.

— Он производит такое впечатление потому, что обладает особым даром — безумием великих лицедеев. Каждая роль — полное отрешение от всего земного. Тогда он не умел или не желал отделять свои роли от жизни.

Дэниел точно исчезал с нашей планеты, уступая место герою, которого ему предстояло сыграть. С таким человеком жить практически невозможно. Мы продержались шесть лет. Когда мы встретились, он был молод и безумно красив. Перед ним никто не мог устоять. Черные крупные пряди волос, горящие огненные глаза! Мы были точно герои из «Унесенных ветром» — одержимы друг другом. Наша любовь была такой, какой ее обычно описывают в классических романах. Взгляды, слова, вздохи — все имело значение. Я даже не могу припомнить никаких бытовых историй, чтобы рассказать, как протекало и развивалось наше чувство. Дэниел лишь внешне так агрессивен, на самом деле это человек, полностью растворенный в природе, влюбленный в каждый листок, травинку, птичий свист. Душевная тонкость наверняка досталась ему по наследству от отца-поэта, с которым у него сложились непростые отношения.

— Вы знали, что за ним тянулась слава циничного сердцееда?

(Актер был известен своими многочисленными любовными романами — он был близок с Уайноной Райдер, Мишель Пфайффер, Тильдой Суинтон, Шинед О’Коннор, Гретой Скакки. Когда Изабель рожала от него сына, Дэй-Льюис крутил любовь с Джулией Робертс. — Прим. ред.)

— Тогда еще нет. Я была совершенно очарована. Дикарка, закомплексованная, пугливая… я просто пошла за ним, не раздумывая ни секунды о последствиях. Буквально в чем была последовала за ним в Лондон. И практически не выходила из его квартиры. На несколько лет оставила в Париже маленького сына Барнаби. Поступила, как моя мать. Не тогда ли я смогла ее понять?

Все вокруг для меня перестало существовать… Работать, сниматься не могла. Дэниел был центром моей жизни. Мы не могли насытиться, оторваться друг от друга… Это в конечном итоге нас и разрушило. Мы дошли до предела и невольно запустили обратный процесс — саморазрушения, поедания друг друга… Между нами была страсть в чистом виде, вне условностей, быта, действительности. Такие чувства всегда обречены. А потом все закончилось, я вернулась в Париж, на меня набросились журналисты. Где вы были? Далеко. Чем занимались все эти годы? Любила…

— Тяжело переживали разлуку? (В прессе сообщалось, что от пережитых страданий Изабель лишилась голоса, нигде не бывала, не снималась и не отвечала на звонки, одно время даже пряталась в Швейцарии. — Прим. ред.) — Не разрешала себе, ведь отныне под моим сердцем ютилось беззащитное существо, находящееся в моей полной власти.

Убедила себя жить хотя бы ради него. Уже тогда думала: появится ребенок и спасет меня своей любовью, как я его сейчас спасаю, вынашиваю.

— После разрыва с вами Дэй-Льюис женился и завел двоих сыновей. Как удалось его жене одержать над ним победу и привязать к себе?

— Ребекка Миллер, дочь Артура Миллера, умная женщина с университетским образованием, очень спокойная, уравновешенная. Пишет книги о женской психологии. Прекрасно знает, как «по науке» удерживать подле себя мужчин. Ребекка всячески старалась развивать в Дэниеле приземленность. Они с Ребеккой поселились в глуши, живут в единении с природой. Случилось подлинное чудо.

Он вдруг превратился в заботливого отца, верного женатого мужчину…

— Это правда, что ваш 15-летний сын сделал взрослый выбор — попросил вас отпустить его жить к отцу в Ирландию?

— Да, это так. Гэбриел-Кэйн высказал желание жить с отцом, мачехой Ребеккой Миллер и сводными братьями Ронаном Кэлом и Кэшелом. И я его отпустила. Он — ребенок-мечтатель, со своим внутренним миром. У нас с ним удивительная связь, и я уверена, что в будущем, когда придут болезни и мне будет плохо, он не покинет меня, будет рядом. И эта уверенность делает меня счастливой. Между нами та самая безусловная любовь, любовь без причины и без страха, которая меня связывала с моими родителями и которую отняла у меня их смерть. Она вернулась ко мне с рождением сына.

— Получается, вы все же обрели ту великую бескорыстную любовь, которую всегда искали!

Но сын все же ушел. А ведь незадолго до этого расстались со своим последним возлюбленным. Не боитесь одиночества?

— Совсем не боюсь. У меня с одиночеством свои отношения: я приручила его, оно приручило меня, так что мне нечего бояться. Я умею с ним сосуществовать.

— А если бы знали, что впереди у вас осталось лишь одно последнее путешествие, куда-то далеко-далеко, кого бы взяли с собой?

— Мужчину. Сегодня я вновь хочу любить и хочу, чтобы меня полюбили.