Игорь золотусский биография личная жизнь

Российская газета: Как вы пришли к Гоголю?

Игорь Золотусский: Однажды я устал от каждодневной критической жизни. В какой-то момент мне стало не хватать воздуха. Меня потянуло к капитальной работе. Я вдруг понял, что я просто неуч. Да, я окончил Казанский университет. Ну и что? Нас пичкали Лениным, Сталиным, диаматом, истматом. Мне, наконец, захотелось вкусить настоящей культуры. Почему я взял Гоголя? Мне показалось, что я смогу подойти к нему с литературной точки зрения, с точки зрения стиля, присутствия Гофмана, какой-то иной реальности. Но когда я ближе подошел к нему, меня захватила история его души.

Меня захватила эпоха, которой я не знал. Я стал читать журналы, газеты тех лет. Я стал по-настоящему образовываться. Передо мной раскинулось безбрежное поле русской литературы. Это было счастливейшее время моей жизни. Но главное, я полюбил Гоголя как человека. Это чувство может казаться непрофессиональным, но я убежден: когда пишешь биографическую вещь, героя надо просто любить, иначе ничего не получится.

Мне захотелось Гоголя защитить. Ведь Гоголя раннего отделяли от Гоголя позднего, говорили, что он заблудился, чуть ли не с ума сошел.

РГ: Так считали не только коммунисты, но и Набоков.

Золотусский: Гоголь притягивал меня неодолимо, как черная звезда летчиков в одном американском фильме. Его портреты висели в моей комнате. Меня ревновали к нему мама и жена. В конце концов я на этом надорвался. У меня пошла кровь из желудка. Потом все, что я написал, я выбросил. Я потонул в этом океане фактов, о которых раньше не знал. Я написал пятнадцать листов, и все это оказалось детским лепетом, самой настоящей графоманией. Это была болезнь, но счастливая болезнь. Настоящий роман с Гоголем. Гоголь подвел меня к тому взгляду на жизнь, которого я и сейчас придерживаюсь.

В конце концов я все-таки написал огромную книгу, которую моя жена нещадно сократила.

РГ: Сейчас вышло уже пятое ее издание.

Золотусский: Это главное дело моей жизни, и я счастлив, что его завершил.

РГ: Вам никогда не хотелось написать о ком-то еще?

Золотусский: Есть два героя. Это Лермонтов и Лесков. Но хватит ли меня на это?

РГ: Недавно вы стали председателем новорожденного Гоголевского фонда. Каковы его задачи?

Золотусский: Прежде всего создание музея Гоголя в Москве. Ведь музея фактически не существует. Победили амбиции директора библиотеки имени Гоголя на Никитском бульваре и коммерческих структур, которые занимают соседнее здание. Вторая задача – это воссоздание первоначального облика могилы Гоголя. Гоголь сначала был похоронен в Свято-Даниловом монастыре, на его могиле стояли Голгофа и Крест. Надо выполнить волю Гоголя, которая записана в “Выбранных местах из переписки с друзьями”: “Не ставьте надо мной никакого памятника, христианина недостойного”.

РГ: Зачем его прах перенесли на Новодевичье?

Золотусский: В 1931 году Даниловский монастырь был превращен в тот самый детский приют, о котором я рассказал. Детский приемник-распределитель ГУЛАГа НКВД. Монахов выгнали, кельи уничтожили, на окнах появились решетки, у ворот охрана, поверх стен колючая проволока. Фактически это была детская тюрьма, куда собирали беспризорников, детей войны или детей “врагов народа”. Оттуда их распределяли: кого в колонию, кого в детский дом. Просуществовал этот приемник до середины 80-х годов. Кладбище было уничтожено, и надо было известные могилы перенести на Новодевичье. Тогда же из Симонова монастыря перенесли могилу Дмитрия Веневитинова. Но у меня есть документ, где сказано, что все кости положили в один гроб, а потом уже расставили памятники. Я об этом говорил публично по телевидению, когда мы встречались с Зиновием Гердтом.

Сохранились записки советского писателя Владимира Лидина, которые опубликовал Никита Михалков в “Российском архиве”. Но я и до этого знал, что Лидин отрезал кусок сюртука Гоголя и переплел в него “Мертвые души”.

РГ: Что вы думаете о легенде, будто Гоголь перевернулся в гробу?

Золотусский: Гроб поднимали с большой глубины. Он находился не просто в земле, а в гроте, который уходил вбок. Пока они его нашли, пока подняли, естественно, там все перевернулось. Лидин держал наготове “Лейку” и хотел сфотографировать прах, но уже наступили сумерки, и он не сумел.

РГ: Раз мы коснулись мистики… Когда-то вы достаточно нетрадиционно писали о “Мастере и Маргарите” Булгакова. Скоро будет показан сериал по роману режиссера Владимира Бортко. Вы верите, что эта экранизация, кажется, пятая по счету, будет наконец удачной?

Золотусский: Я не разделяю восторга нашей интеллигенции по поводу этого романа. Главной книгой Булгакова я считаю “Белую гвардию”. А “Мастер и Маргарита” – это большой советский фельетон. И потом идея, что зло можно победить только с помощью зла, меня совсем не устраивает. Что остается в романе? Только любовь. Но Маргарита – ведьма. На этом романе лежит густой слой того, что о нем написано и придумано. Я не уверен, что Владимир Бортко, хотя это прекрасный режиссер, сможет свободно подойти к роману. Он вынужден будет удовлетворить интеллигентские стремления видеть в Булгакове то, что не является в нем самым сильным. Булгаков сам это чувствовал. Он говорил: “Я буду наказан за этот роман”.

РГ: Когда весной вам вручали премию Александра Солженицына, вы произнесли речь, в которой сказали, что ваш приход в критику связан с трагической судьбой вашего отца и местью за него. Поэтому одна из ваших ранних статей называлась “Рапира Гамлета”?

Золотусский: Это связано не только с отцом, но и с матерью. Четыре месяца спустя после ареста отца арестовали и мою маму. Поэтому чувство обиды, перерастающее в чувство мести, стояло за обеими фигурами.

РГ: Кем был ваш отец?

Золотусский: Крупным разведчиком. Еще ребенком я дважды пересек Атлантический океан.

РГ: В каком году это было?

Золотусский: 1933-1934 годы. В 33-м году отец был в Германии. Как-то в отделе прессы внешней разведки мне показали тогдашние паспорта отца – огромное количество паспортов! В частности, у него была фамилия Буковский. Другой раз он взял фамилию своего старого друга большевика Сойфера. И так далее. Когда горел Рейхстаг, я с отцом ехал в машине с Восточного вокзала Берлина в гостиницу. Мы оказались возле пожара, и штурмовики нас остановили. У отца был фальшивый американский паспорт. В машине сидел ребенок (я), и было много коробок с американскими наклейками. Согласно легенде, отец был американским коммерсантом. Нас отпустили. Они не хотели связываться с американцами. Но представьте себе, если бы отца разоблачили. Не нужен был бы Димитров.

После этого мы оказались в Париже, оттуда через Марсель отец отправился в Америку и взял нас матерью с собой. В Америке мы узнали про убийство Кирова. В Америке жили два моих дяди и моя тетя. Они были евреи и эмигрировали из России еще до революции. Тогда отец тоже уехал с ними, некоторое время жил в Америке, работал на заводе Форда. Но когда случилась революция, он вернулся в Россию.

РГ: Что было дальше?

Золотусский: В 1936 мы вернулись через Финляндию в СССР. Отца исключили из партии и в 1937 году арестовали. Это происходило при мне на 2-й Мещанской улице, сейчас улица Щепкина. Нас с матерью выбросили из квартиры, поселили в какой-то угол. В начале войны арестовали мать, меня отвезли в Даниловский монастырь, где тогда был детский приемник ГУЛАГа НКВД.

С этого момента во мне начинает нарастать чувство обиды и, не скрою, мести. Когда кастелянша походя кинула мне, что мои родители “враги народа”, я схватил со стола чернильницу и бросил ей в голову. Если бы попал, то, возможно, убил бы.

РГ: Куда вас распределили?

Золотусский: В образцовый московский детдом макаренковского типа на станции Барыбино Павелецкой дороги. Директором там был тот человек, который в “Педагогической поэме” назван Карабановым. Незадолго до моего появления его сняли с работы за то, что он жестоко избивал детей. Если кого-то из них ловили на краже овощей с интернатовского огорода, он заводил его в свой кабинет, ставил перед ним ведро огурцов, говорил: “Жри”. Когда ребенок начинал давиться, избивал его ногами. В детдоме при загадочных обстоятельствах погиб его сын, и он стал просто зверем, считая, что сына убили детдомовцы.

Мой отец работал ссыльным в Севжердорлаге, между Котласом и Воркутой. У него в паспорте стояла цифра 39. То есть 39 областных городов ему были запрещены. Попадется – новый арест. Каким-то чудом отец вывез меня к себе. У него была новая семья.

Мы трудно жили. И тогда чувство мести переросло во мне в желание кем-то стать, что-то сделать, может быть, даже прославиться. В конце концов это вылилось в то, что я получил серебряную медаль в школе, которую с медалью окончил Владимир Ленин.

РГ: Как вы пришли к литературе?

Золотусский: У нас был замечательный педагог Михаил Павлович Черненко. Старый интеллигент, окончил Петербургский университет, знал несколько языков. Он был знаком с Экзюпери. Экзюпери приезжал в Воронеж на наши заводы, где делали самолеты. Михаил Павлович рассказывал, что Экзюпери никак не мог заснуть в командирской комнате, потому что на него со стен и потолка падали клопы. Было лето, он попросил вынести его кровать на летное поле и там замечательно выспался.

Михаил Павлович был человек тихий, выпивающий. В городе его очень уважали, потому что был образованнее всех. Он рецензировал все выпускные сочинения по литературе. Когда я впервые отвечал перед ним урок, он сам преподнес мне урок. “Вы, Золотусский, не говорите, а изрекаете”. Я это навсегда запомнил. Потом я стал одним из его любимых учеников. Он сказал мне: “Вы должны все предметы сдать на “пять” и получить медаль”. И я сделал это. Но дирекция школы была против того, чтобы давать мне медаль. Ведь я сын “врагов народа”. Тогда Михаил Павлович пригрозил, что занизит баллы другим ученикам. Так я стал медалистом, и мое имя появилось на мраморной доске вместе с Лениным. Медаль мне вручали в областном театре. Отец сидел там и плакал.

После университета мне предложили остаться в аспирантуре, но я распределился под Хабаровск школьным учителем.

РГ: Вы были хорошим учителем?

Золотусский: Я быстро вошел в конфликт с директором, с учебником и, что самое печальное, с детьми. Я требовал от шестиклассников, чтобы они самостоятельно мыслили, был довольно жесток с ними. Во мне не была изжита детдомовская безжалостность. Школьники даже стреляли в меня ночью через окно. Сейчас я сожалею о своем педагогическом опыте. Хотя старшеклассники меня любили. Мы с ними запирались, читали вслух “Гамлета”.

Из школы я перешел в хабаровскую молодежную газету. Стал пописывать и попал на семинар в Переделкино. Корней Чуковский прочитал мою статью “Рапира Гамлета”, был восхищен, сказал мне, что хочет перевести ее на английский язык. Он посоветовал мне бросить все и заниматься только литературой. Так начался мой литературный путь.