Екатерина федорова личная жизнь дети

  Третьего января я опубликовала в фейсбуке пост, в котором подробно рассказала, как меня изнасиловали. Это совершил не какой-то маньяк из-за угла, а человек, с которым я давно уже была знакома, мой бывший коллега Алексей Мигунов — соучредитель медиахолдинга PrimaMedia. Я долго не решалась говорить о том, что произошло. Внутри меня как будто боролись две Кати Фёдоровых. Первая — та, которая работает с жертвами насилия и знает, что они не всегда могут дать отпор, что часто они впадают в ступор, что их очень легко обвинить в случившемся. Вторая Катя Фёдорова — неуверенная, испуганная. Она возражала: «Но ведь ты сама решила с ним встретиться, сама впустила его к себе домой». В итоге я поняла, что эта история касается не только меня. Я просто не имела права молчать о ней.

О том, что со мной произошло, знают уже не только во Владивостоке, но и по всей России. Когда я публиковала пост, я вовсе не ожидала такой огласки, и, если честно, меня напугало то, как широко разошлась эта история. Если коротко, то 13 октября 2018 года я встретилась с Алексеем Мигуновым, чтобы попросить у него денег взаймы. Мы были в приятельских отношениях, он всегда был вежлив со мной, и я не ожидала, что он причинит мне какой-либо вред. Поэтому я согласилась встретиться поздно вечером. Мигунов приехал с корпоратива, он был сильно пьян. Мы встретились в кафе, он заказывал крепкий алкоголь, и я решила за компанию с ним выпить бокал вина. Сейчас, оглядываясь на эту историю, я понимаю, что дала очень много поводов обвинять меня в том, что произошло.

Разговора о деньгах у нас толком не получилось. Алексей сказал, что покупает квартиру в Москве и не может прямо сейчас одолжить мне 150 тысяч рублей. Я решила, нет — значит нет, и мы стали разговаривать на другие темы. Сейчас я рада, что он отказался давать мне эту сумму. Уже после того, что случилось, я боялась: вдруг он переведёт мне деньги и будет утверждать, что я шантажировала его? Но и этого, к счастью, не произошло.

После ужина Алексей отправился меня провожать. По дороге я постоянно говорила ему, чтобы он взял такси и поехал домой, но он никак не уезжал. Возле подъезда он резко схватил меня и начал целовать. От неожиданного движения я даже ударилась головой о дверь. В руке у меня были ключи. Мигунов не отбирал их, не выхватывал — просто поднял мою руку к домофону так, чтобы дверь открылась. Я была в ступоре и не сопротивлялась. Мне казалось, если мы дойдём до квартиры, там мы сможем спокойно поговорить. Я объясню ему, что секса у нас не будет и ему пора ехать домой.

В подъезде он хватал меня, подталкивал. В квартире тут же сбросил верхнюю одежду, стал целовать меня, прижимать к стене. Я просила его прекратить, он не реагировал.

Когда Мигунов сказал, чтобы я разобрала диван, я подчинилась. Я была в ужасе. Он кусал меня, смеялся. Спрашивал: «Тебе больно? Скажи, что тебе больно». Я делала всё, что он говорил: мне казалось, что он совершенно неадекватен и оказывать ему сопротивление опасно.

Моя мама — психиатр. Позже, когда я говорила с ней о случившемся, я призналась, что виню себя. Я сама не понимала, почему не стала драться, убегать. Она ответила, что я повела себя нормально. В этой ситуации я сделала всё, что могла, чтобы обеспечить себе относительную безопасность. Но именно из-за того, что я не оказывала активного сопротивления, я сначала не могла признаться самой себе, что это было насилие. Уговаривала себя: а может, это всё-таки был просто жёсткий секс? Может, я что-то неправильно поняла?

Когда Мигунов ушёл, я несколько часов сидела на диване, смотрела на своё лицо в зеркале и не верила, что это я. Я сделала фото, чтобы запомнить этот момент и никогда не повторить эту ошибку, не вляпаться в такое дерьмо. Потом я пошла в душ. Мне хотелось срочно отмыться: я чувствовала запах секса, спермы, запах этого человека. Уже когда я тёрла себя мочалкой, я поняла, что теперь не смогу пройти судмедэкспертизу и что-либо доказать. Но я и не думала, что это понадобится.

О том, что случилось, знали мои родители и близкие. Я не решалась предать это более широкой огласке. Мигунов влиятельный человек, и я понимала, что начнётся травля. Но однажды в начале января я наткнулась на пост Анастасии Шамариной. Она писала, что в ночь на 31 декабря её муж Борис Ельшин избил её, «душил и немного обзывал». К посту прилагалось её фото в синяках. В комментариях люди писали, что она врёт или что она сама нарывалась. Предполагали, что у неё есть любовник.

У меня внутри всё похолодело: я была знакома с Ельшиным. В 2015 году мы работали вместе с ним и с Мигуновым. Ельшин тогда только приехал во Владивосток и постоянно писал мне сообщения: «Я в этом городе впервые, пойдём выпьем?», спрашивал, есть ли у меня подружки. Я игнорировала его, но однажды, когда мы остались в кабинете вдвоём, он резко пошёл на меня так, будто сейчас схватит. Я убежала от него и рассказала обо всём HR-менеджеру. Через час меня уволили. Я молчала об этой истории три года. Теперь, узнав, что случилось с женой Ельшина, я стала винить себя. Может, если бы я в своё время подняла шум, он бы не осмелился так себя вести? Или, может быть, его жене, рассказавшей об избиении, поверили бы?

Я не могла промолчать и написала пост в поддержку Анастасии. В нём я рассказала о том, что произошло в 2015 году. Мне хотелось хоть как-то помочь ей. Как она среагировала, я не знаю — мы никогда не общались. Теперь я понимала, что должна рассказать и про Мигунова. Ведь, может быть, однажды от его рук пострадает какая-то другая девушка. Я точно не смогу себе этого простить.

Мне было очень страшно публиковать пост. Перед тем, как это сделать, я поговорила с отцом. Он спросил: «Ты уверена?» Я ответила: «Да». Он поддержал меня, и это немного придало мне сил. Я не ожидала, что об истории узнают за пределами Владивостока, и уж точно не думала, что Мигунов подаст против меня иск. Но через пару дней после публикации обо мне стали писать федеральные СМИ. В комментариях стали сыпаться обвинения: люди писали, что я «журнашлюшка из западного проплаченного СМИ», что мой рассказ — провокация Запада. Дело в том, что я сотрудничаю с одним из проектов холдинга «Радио „Свобода“». Я поговорила с коллегами, и мы вместе решили записать интервью. Такое, чтобы никто не мог обвинить издание в необъективности. Поэтому во время интервью мне задавали самые жёсткие и провокационные вопросы.

После публикации история ещё больше разлетелась по Сети. Я постаралась какое-то время не заходить в интернет, чтобы не читать ужасных комментариев о том, что моё «лицо просит члена». Активнее всех выступали люди, которые работают с Мигуновым. Сотрудницы PrimeMedia стали воевать за своего начальника так, словно были готовы меня просто убить. Со стороны выглядело так, будто им отдали соответствующее распоряжение в рабочем чате.

Хоть я и пыталась не заходить в интернет без необходимости, некоторые посты я всё-таки увидела. Особенно мерзкой была запись Ильи Табаченко — главного редактора PrimaMedia во Владивостоке. Он выложил фотографию зажаренной и распотрошённой курицы с рождественского стола и написал: «Очень надеюсь, что эта драная курица не будет ничего писать про меня в фейсбуке». Ещё он поставил хештег: «#займи150000».

Сам Мигунов писал мне вскоре после той ночи. Спрашивал, как моя губа (она распухла от укусов), ставил смайлики. Я ответила ему, что у меня всё болит, что он совершил насилие, напугал меня. На это он ответил, что вообще-то я тоже прокусила ему губу, и добавил: «В любом случае, извини». Я ничего не ответила, и сам он тоже больше не выходил на связь.

Когда я публиковала свою историю, я боялась, что он позвонит мне, начнёт просить прощения, уговаривать, чтобы я удалила запись. Я волновалась, потому что не знала, как повести себя в этой ситуации. Я знала, что не готова буду его простить. Но звонить он не стал. После моего публичного заявления он написал свой пост, в котором утверждал, будто бы с ним связывались какие-то люди, которые уже стали моими «жертвами». Похоже, он пытается выставить всё так, будто бы я его шантажирую. Вообще-то я веду довольно скромную жизнь. Наверное, если бы я промышляла компроматами, дело обстояло бы по-другому.

Я с самого начала понимала, что есть много деталей, которые Мигунов сможет использовать против меня: то, что я пила вино, и то, что изначально просила его об услуге. Я сразу рассказала об этом, чтобы меня нельзя было уличить во лжи и в том, что я что-то скрываю. При этом я не видела, чтобы он заявлял, будто бы секса вообще не было. Наверное, он пытается повернуть всё так, будто бы всё случилось по обоюдному согласию.

Мои друзья и родители переживают случившееся очень тяжело. Мама часто плачет — она читает все посты, которые про меня пишут. Говорит, что не может не читать. Мы с подругами даже думали пожаловаться на неё администрации фейсбука, чтобы её забанили. Сама я успокаиваю себя тем, что худшее осталось позади. Вряд ли Мигунов сможет изнасиловать меня снова, а волна травли постепенно стихает. Правда, теперь есть новая проблема: Алексей подал против меня иск о защите чести, достоинства и деловой репутации. Если он выиграет и мне придётся до конца жизни выплачивать ему крупную сумму, это ещё полбеды. Но ведь это создаст прецедент. Мужчины поймут, что можно засудить женщину, заявившую о насилии. Они смогут говорить: «Только попробуй пикнуть, и я сделаю как Мигунов». Если иск примут и против меня заведут дело, я сделаю всё, чтобы защититься. От этого зависит не только моя жизнь, но и многих женщин.

Я понимаю, что с юридической точки зрения моя позиция не очень сильна. Жаль, что я вовремя не стала проходить судмедэкспертизу. Будучи жертвой изнасилования, доказать что-либо очень сложно. Хоть по этому преступлению и нет срока давности, доказательства должны быть свежими — например, разрывы промежности или синяки на внутренней стороне бёдер. Меня много раз спрашивали, почему я сразу не обратилась в полицию. Но я не видела в этом никакого смысла. Что сказали бы мне полицейские, узнав, что я была знакома с агрессором, а в ту ночь выпила и сама позволила ему войти в мой дом? Да и как я могу доверять тем, кто стоит на страже закона о декриминализации насилия или о запрете «пропаганды гомосексуализма»?

У меня до сих пор не укладывается в голове, что мне грозят судом за то, что меня изнасиловали. Даже сама формулировка иска — о защите чести и достоинства — звучит издевательски. Я пока не видела документа и не знаю, в какую сумму Мигунов оценил свои страдания. 

Возможно, выступать против такого влиятельного человека было глупостью с моей стороны, но я не собираюсь пойти на попятный. Мне постоянно приходят сообщения: женщины из разных регионов благодарят меня за смелость. Они признаются, что и с ними происходили такие истории. Они годами не могли признаться себе, что подверглись насилию. Вообще, несмотря на травлю в комментариях, в личных сообщениях я получаю очень много поддержки. Было только одно злобное сообщение: какой-то незнакомый мужчина рассуждал о том, что хороших женщин не насилуют. Я не стала отвечать — просто заблокировала этого человека.

Боюсь, что вся эта история ещё долго не уляжется. Возможно, меня ждёт ещё много проблем. Но в тот момент, когда я решилась открыто выступить, я выбрала свой путь. Теперь уже ничего не изменишь. Это ответственность, которую я взяла на себя.