Дети арбузова биография личная жизнь

Наша семья в Переделкино в 1957 году.
“…и чем больше будет проходить времени – тем яснее мы будем сознавать, что…

Опубликовано Кириллом Арбузовым Воскресенье, 5 апреля 2020 г.

Пьесы Арбузова до сих по с успехом идут во многих театрах: «Мой бедный Марат» на сцене Моссовета, «Сказки старого Арбата» – в театре Эстрады, «Таня» – в РАМТе… Об отце, его привычках и характере, рассказывает сын драматурга, Кирилл Арбузов.

– Пьесы Алексея Николаевича – это, в сущности, и есть это портрет. Все его произведения как бы приподняты над бытом, да и сам Арбузов был человеком слегка отстраненным, игнорируя советские реалии жизни…

– Он всегда стремился находить свою нишу и пытался жить по другим законам, совершенно непохожими на законы обыкновенного советского человека. Он всегда все выдумывал и жил в башне из слоновой кости. Например, в экранизации «Сказок старого Арбата» главный герой пьесы – художник, живет на крыше дома на Тверской улице. На такой детали настоял сам отец. Как этот художник был выше всех, так и папа всегда был где-то под облаками.

– Но это не мешало ему увлекаться женщинами. Насколько я знаю, вы и ваша сестра Варя – дети от третьего брака драматурга.

– О, папа был натурой страстной и абсолютно внесемейной. С матушкой он познакомился на репетиции «Тани», она же была актрисой. Училась в студии Мейерхольда. Всеволод Эмильевич, когда она поступала, высоко оценил ее артистическую одаренность, сказав: «Такие девочки попадаются раз в 100 лет». Так вот, отец сидел в зале, а мама участвовала в массовке. Сцена была вращающейся, и мама, не удержавшись, упала. За ней стали падать и другие актеры. Режиссер приостановил репетицию, а папа, оторвав глаза от сценария, бросил взгляд на возмутителя спокойствия, актрису Анну Богачеву, нашу маму. И отец сказал историческую фразу для нашей семьи: «Я не думал, что в наше время есть девушки, которых надо красть».

Но увы! – их семейное счастье не сложилось. У мамы артистическая карьера так и не пошла в гору, она стала домохозяйкой. А у папы периодически возникали романы на стороне с известными актрисами, некоторые их которых до сих пор живы. Своим непостоянством он доводил маму до белого каления. И вот однажды, спустя тридцать лет совместной жизни, мама, узнав об очередной интрижке отца, подала на развод. Сохраняла внешнее спокойство, а сама очень переживала. Она ведь была из патриархальной крестьянской семьи: папа был ее единственным мужчиной во всех смыслах.

– А Арбузов как на уход мамы отреагировал?

– Знаете, развод он вроде как и не почувствовал. У него же на первом месте был театр, ученики, а потом семья. Но в конце жизни, когда тяжело болел, все чаще стал вспоминать маму. А за два дня до смерти, держа меня за руку, грустно обронил: «А знаешь, я очень виноват перед ней».

Я папино предательство долго не мог простить, а потом осознал: он же вошел в историю театра как человек, умеющий тонко отображать характер современной женщины. Он чувствовал женскую душу, и этим свойством неумеренно пользовался. Ну не мог иначе. Еще при его жизни существовали десятки театраведческих диссертаций под названием: «Женские образы в творчестве Арбузова».

– А каким он был отцом?

– Строгим. В его понимание мы с сестрой Варей должны были расти спартанцами. Он заставлял нас делать зарядку, по утрам обливаться холодной водой. Сам он практиковал моржевание. В Балтийском море купался при шести градусах. Он привил нам любовь к живописи, к серьезной музыке. С малых лет водил нас в консерваторию и на вернисажи. Но были вещи, которые он терпеть не мог: массовое искусство, все эти ансамбли плясок и прочую самодеятельность. У нас в доме долгое время даже телевизора не было. Вообще отец запрещал делать три вещи: смотреть телевизор, играть в карты и читать журнал «Огонек». Дело в том, что журналом в то время заведовал его оппонент по общественной жизни и на сцене Анатолий Сафронов.

Алексей Арбузов был самым плодовитым драматургом советского времени. Его пьесы «Город на заре», «Таня», «Иркутская история», «Мой бедный Марат» и многие другие шли на всех советских и зарубежных сценах. Идут и сейчас, чем могут похвастаться не многие драматурги поколения Арбузова. Он был человек увлеченный и увлекающийся, несемейный, но вынашивал утопическую мечту: собрать под одной крышей бывших жен и детей с их семьями… Наверное, это было бы грандиозное театральное действо. Его дети Варвара и Кирилл Арбузовы вспоминают…

Кирилл: — Мы дети от третьего брака отца. В первый раз отец женился в конце 20-х годов на актрисе Лидии Васильевне Мишиной. Возможно, это был гражданский брак. В те времена браки заключались и в домкоме. С женой он перебирался из театра в театр, поскольку тогда они росли как грибы. Прожили года четыре и разошлись — отец встретил и полюбил другую женщину, актрису-мейерхольдовку Татьяну Алексеевну Евтееву. От этого брака появилась на свет наша старшая сестра Галя. А Лидия Васильевна бросила театр, окончила Горный институт и уехала в Сибирь на золотые прииски. Там вышла замуж, родила ребенка, но их долгая переписка с отцом сохранилась, и две героини его пьес носят имя Лида, Лидия Васильевна («Мой бедный Марат» и «Старомодная комедия»). И то, что он так подробно описал жизнь золотодобытчиков в первом варианте пьесы «Таня», явно почерпнуто из переписки с Лидией Мишиной.

— Знакомство вашего отца с мамой, естественно, театральное?

Варя: — Маму и отца в какой-то мере сблизила революция. Отец был из дворянской семьи, а мама — из крестьянской. Когда она попала в Москву, то поступала во все театральные училища одновременно и всюду была принята. Но начала учиться в студии Мейерхольда. Когда она туда поступала, то читала Лермонтова «Гарун бежал быстрее лани…», и когда замолчала, Мейерхольд закричал: «Еще! Пушкина знаешь?» — «Знаю», — сказала мама. «Читай!» — приказал Мейерхольд. Мама стала читать, а он обернулся к Зинаиде Райх, которая сидела рядом и торопила его куда-то, и сказал: «Подожди. Такие девочки поступают раз в сто лет». Мама проучилась в студии год, а потом Театр им. Мейерхольда закрыли, училище распустили и их курс перевели в училище при Театре Революции переучиваться, как тогда говорили, «от формализма к реализму». В общем, все, кто ее видел на сцене, говорили: «Ваша мама была гениальная актриса». Но актерская ее судьба не сложилась.

Кирилл: — Они познакомились на репетиции «Тани». Отец сидел в зале, а мама участвовала в массовке, расположившейся на вращающейся сцене. Что-то там случилось — мама споткнулась и упала, а за ней стали падать все остальные. Режиссер Лобанов остановил репетицию, и в этот момент глаза отца встретились с глазами молодой актрисы Анны Богачевой — виновницы сорванной репетиции. И отец сказал, видимо, историческую для нашей семьи фразу: «Я не думал, что в наше время есть девушки, которых надо красть».

Варя: — По-настоящему они познакомились некоторое время спустя на квартире Валентина Николаевича Плучека, где собиралась арбузовская студия. На эту квартиру Александр Константинович Гладков, в свое время ассистировавший Мейерхольду, и привел маму — тогда рождалась пьеса «Город на заре», и для нее искали героиню. Но в тот день Арбузов был на футболе — он, страстный болельщик «Спартака», не мог пропустить матч, где его любимая команда играла с «Динамо». «Спартак» проиграл, и отец приехал в чудовищном настроении. Как маме показалось, он ее не узнал и, когда ее представили ему, скользнул по ней равнодушным взглядом. Мама спросила Гладкова: «Наверное, я ему не понравилась?» На что тот ответил: «Ну, сейчас он не в настроении, должно пройти время. А за вас мы еще поборемся».

Мать начала работать в студии, оставаясь студенткой училища, и вдруг как снег на голову свалилось на нее предложение отца стать его женой, которое он сделал, дождавшись ее у выхода из Театра Революции. Через какое-то время отец ушел из прежней семьи, и они с мамой стали жить вместе.

Кирилл: — Мама была родом из рабоче-крестьянской многодетной семьи, и ее совместную жизнь с женатым человеком, да еще «с хвостом», то есть с ребенком, родные восприняли в штыки. Тем более что за мамой ухаживали молодой Зиновий Гердт, Исай Кузнецов… Ее мать говорила: «Вон какие у тебя кавалеры, а ты с женатым связалась».

— А как сложилась ее актерская судьба? Где она работала?

— После войны — в Театре им. Ермоловой, но отношения с режиссером, все тем же Лобановым, у нее не сложились. В студии она играла главные роли, а в этом театре у нее были только массовки. Кроме того, мама не была приспособлена к театральным интригам — была бесхитростна, во многом прямолинейна и никогда не просчитывала ходы, хотя все окружающие это делали запросто.

Варя: — Но когда она работала в театре, ее зарплата была единственным средством нашего существования, поскольку все папины пьесы были практически запрещены, кроме «Встречи с юностью», и до начала 50-х годов ничего не шло. И папа, как говорила мама, лежал на диване в депрессии, а за шкафом в той же комнате жили его бывшая жена Татьяна Алексеевна с Константином Георгиевичем Паустовским и их новорожденным сыном Алешей.

Мама ушла из театра, во-первых, потому, что должен был родиться Кирилл, а во-вторых, у отца пошла «Европейская хроника» — абсолютно конъюнктурная пьеса, которую он написал, потому что нужно было кормить семью.

Я помню, что у нас совсем не было денег, и еще помню, когда кончилась война, первое, куда повел меня отец, — это консерватория и футбол. На футболе он велел мне кричать: «Красненькие, вперед!» «Спартак» был тогда в красной форме. И меня, маленькую девочку, все знали на стадионе как настоящую болельщицу. Я всю жизнь так и болела за «Спартак».

У меня в памяти живы моменты, когда после футбола я просила папу купить мне шарик или шоколадку, а он говорил: «Купишь уехал в Париж». А я не понимала, что он говорит, и приставала к папе с вопросом: «Купишь уже приехал?» — «Пока нет», — отвечал он.

А когда папа написал «Годы странствий» — они пошли во всех театрах Советского Союза, и на нас, голодающих людей, живущих за шкафом, свалился не просто достаток, а богатство. Родители купили квартиру, дачу в Переделкине, машину… Мы начали ездить отдыхать в Крым и на Рижское взморье.

— Дом ваш был открытым?

— Открытым и хлебосольным. У нас всегда собиралось огромное количество людей — драматургов, режиссеров, актеров. Но у мамы был такой характер, что она вечно ссорилась с нянями, домработницами, совершенно не умела экономить и поэтому часто готовила все сама. Готовила прекрасно, умела быстро сделать шикарный стол и говорила: «Когда я тороплюсь, у меня все получается».

— Мама не комплексовала по поводу того, что стала домохозяйкой?

— Конечно комплексовала. И обвиняла папу в том, что карьера ее не сложилась. Папа убеждал маму, что ей надо чем-то заниматься, хотя бы теннисом, и она начала играть, и довольно прилично. Однажды папа тайком пошел посмотреть, как она играет. Когда мама пришла домой, он сказал: «Анна, сегодня очень большой день». — «А что случилось?» — спросила мама. Папа патетически произнес: «Сегодня ты круто изменила свою жизнь. Ты доказала, что можешь это сделать».

Когда Кирилл вырос и у меня уже была своя взрослая жизнь, мама все же мучилась и переживала от творческой невостребованности. В ней кипела внутренняя жизнь, она была прекрасной рассказчицей, очень деятельным человеком. Можно сказать, что нашу дачу в Переделкине она выстроила сама. В конце концов она стала консультантом по сценической речи при ВТО. Стала ездить по периферийным театрам с лекциями и практическими занятиями. Пьеса отца «Нас где-то ждут» об этом — о перипетиях маминой жизни.

Кирилл: — Однако попытки вернуться в театр актрисой у мамы все-таки были. Отец очень дружил с режиссером Охлопковым, и мама решила ему показаться, Николай Павлович тогда руководил Театром им. Маяковского. А он сказал маме: «Анна, посмотри, какой у тебя дом, какие дети! Зачем тебе нужны эти постоянные дрязги в театре, интриги…» Мама действительно была несовместима с той внутренней театральной жизнью и предпочла семью.

— Сколько лет прожили вместе ваши родители?

— Они прожили около тридцати лет. Мне кажется, этим двум личностям трудно было идти на компромисс, кому-то быть под кем-то. Кроме того, мама, повторяю, воспитывалась в семье с очень ортодоксальными взглядами и установками. Она всю жизнь прожила с одним человеком — с папой, и его увлечения переживала очень тяжело.

— А увлечения действительно были?

— Ну конечно! Об этом ходили многочисленные легенды, но мне не хотелось бы называть фамилии реальных действующих лиц.

Варя: — Семья была все равно крепкая — папа очень ценил дом. И, думаю, родители никогда бы не развелись, если бы не мамин характер. С годами усугубились не лучшие ее черты — бескомпромиссность, властность. И ведь не отец ушел из семьи — его выгнала мама, узнав о каком-то его романе. Папа поселился в Доме творчества «Переделкино», неподалеку от нашей дачи. Дело было летом, и однажды он прислал маме корзину невиданно красивых цветов. Этот поступок был несвойственен отцу. А мама взяла и с шофером отправила цветы обратно.

— Никто из вас не стал актером. Это в знак протеста или отец не хотел?

Кирилл: — Не хотел я, но отец меня буквально заставил. Еще в школе я хотел поступать на киноведческий факультет ВГИКа. Но Савва Яковлевич Кулиш — муж Вари — и отец в один голос заявили, что искусствовед не профессия для мужчины, чтобы чем-нибудь ведать, не надо оканчивать институт. «А поди-ка ты потяни актерскую лямку, — говорили они, — а потом, может, пойдешь в режиссуру…» В результате я одиннадцать лет проработал в Центральном детском театре, но считаю, что допустил ошибку, придя туда.

Варя: — А я вообще онемела, когда в школе мне надо было со сцены прочитать монолог из Гайдара.

Кирилл: — Все дело в том, что, когда отец ушел, мать переключилась целиком на меня. И все мои отроческие и юношеские годы она пыталась, что называется, прикрыть меня от солнца, чтобы, не дай бог, его яркие лучи не светили мне в глаза. Она отгораживала меня от мира, и я воспитывался в вакууме, а потому был ужасно стеснительным, зажатым. Я попытался поступить в Школу-студию МХАТа, где увидел ребят из провинции, которые уже прошли через самодеятельность, были раскованными, разбитными, а я был страшно зажатым на сцене, краснел, бледнел… Мои педагоги долго выбивали из меня все эти комплексы.

— Но все-таки влияние отца вы на себе ощущали? Он вас воспитывал собственным примером?

Варя: — Помню, когда мы снимали дачу в Переделкине — Кирилла еще не было — и с нами жила Галка, отец утром строил нас, и мы бежали: впереди отец, за ним мать, потом Галка и я. Я бежала и ныла, за это отец прозвал меня «нытик-маловер». Он заставлял бежать босиком по скошенной траве, и она колола ноги. Мы обегали большое поле, а потом должны были окунаться в ручей, который иногда по утрам уже был покрыт тоненькой пленкой льда. Папа хотел, чтобы мы были спортивными.

Кирилл: — Воспитывала меня мать, как я говорил, холя и лелея. Потом, время от времени, в перерывах между поездками, появлялся отец, хватал меня за шкирку, ставил под холодный душ, заставлял купаться в ледяной воде, делать зарядку, бегать, а я отбрыкивался, да и мать меня пыталась оградить даже от этого. Но какие-то основополагающие вещи он смог мне внушить. Теперь, по прошествии времени, я понимаю — то, что он мне пытался внушить, можно было отнести и к нему самому. Например, когда мне было одиннадцать лет, отец внушал мне понятие о мужской смелости. «Ты должен заставить себя считать, — говорил отец, — что время, проведенное в кресле зубного врача, это для тебя благо и удовольствие». На самом деле он, как никто, боялся лечить зубы и все время из-за этого мучился. Или еще: «Ты должен встать в двенадцать ночи и поехать на лыжах в лес. Ты должен сражаться с собственным страхом». Но я помню, что за два года до смерти отца Валентин Николаевич Плучек, приехав к нему в санаторий на Рижское взморье, вспоминал, как в конце тридцатых годов они пришли в Комитет по делам искусств просить о разрешении работать их студии, и отец буквально спрятался в простенке начальственных дверей, пропустив вперед Плучека. И так там хоронился до конца разговора. Так что все его пожелания были пожеланиями скорее самому себе.

Варя: — Однако надо сказать, что отец всегда делал зарядку и купался в Балтийском море при восьми градусах. Он заставлял и нас бегать по пляжу много километров или идти быстрым шагом. И до сих пор и я и Кирилл не умеем ходить медленно.

Но, главное, что отец сделал, — привил нам любовь к искусству. Он всегда интересовался, что мы читали, смотрели, и возмущался: «Как, вы еще не были на выставке?!» А когда ездил за границу и смотрел те фильмы, которые у нас нельзя было увидеть, то подробно рассказывал нам о них. Когда все привозили из-за границы шмотки, он привозил альбомы живописи. Он разглядывал их с нами и рассказывал о художниках, читал стихи.

Кирилл: — А вот массовое искусство он не любил страстно. Терпеть не мог самодеятельность, хор Пятницкого, официозную эстраду, азартные игры и телевизор. Телевизора у нас долго не было, и я в детстве на даче тайком пробирался в сторожку, где жил шофер со своей семьей, чтобы его посмотреть.

— Ваш отец ушел от мамы, но не от вас. Вы продолжали общаться или…

Варя: — Наш папа всегда присутствовал в нашей жизни, хотя сначала я встала в оскорбленную позу и перестала с ним общаться. Я помню, как увидела его на премьере фильма Саввы «Мертвый сезон» в Доме литераторов. Папа взглянул на меня, а я прошла мимо. И когда мы уходили со своей молодежной компанией, в его глазах читалось: «Варя, позови меня с собой…» В его взгляде была такая боль… Ну а потом мы стали общаться, и мама всячески это приветствовала. Он с удовольствием проводил время в наших молодежных компаниях.

Кирилл: — У Вари все-таки была своя семья, муж, а я остался с матерью и поначалу целиком принял ее сторону. И у меня были точно такие же моменты, как и у Вари. Отец очень переживал, и, думаю, все эти мелодраматические перипетии нашли от?