Денис давыдов личная жизнь дети

Единственное совместное изображение Давыдова и Золотаревой

Давыдов Денис Васильевич – гусар, генерал-лейтенант, партизан Отечественной войны 1812 года. Он был другом Пушкина и декабристов, а в историю вошел не только как героическая личность, но и талантливейший поэт и автор многочисленных трудов о партизанской войне.

Многие факты его биографии нам знакомы, но мало кто знает удивительную историю последней любви гусара, любви запретной, красивой и трагической…

Денис Давыдов

После войны 1812 года тридцати пяти летний Денис Давыдов женился и уехал в Симбирскую губернию. И хотя судьба подарила ему прекрасную жену, расстаться с привычной холостой жизнью было непросто. Особенно учитывая, что дамы так любили гусаров…Однако, очень скоро в письмах Давыдова к друзьям стали появляться хвалебные оды семейной жизни – брак с Сонечкой Чирковой не только решил финансовые сложности героя, но и во всей красе показал ему, что такое тепло домашнего очага.

Жена была полной противоположностью живого и энергичного Давыдова, который не привык сидеть на месте. Она же – спокойная и размеренная во всем, заботилась о муже, как о большом ребенке.

Жена Дениса Давыдова Сонечка Чиркова

«Что тебе сказать про себя? — сообщает Денис Васильевич другу. — Я счастлив! Люблю жену всякий день все более и более… Несмотря на привязанность к жене милой и доброй, зарыт в бумагах и книгах, пишу, но стихи оставил! Нет поэзии в безмятежной и блаженной жизни».

И вот это счастье без стихов длится уже четырнадцать лет. Давыдов вроде бы счастлив – дом полон детей, к которым он привязан всем сердцем, жена летает вокруг него на крыльях. Но что-то все равно не дает покоя, душа рвется за пределы дома. Тоскует всем сердцем по беспокойной молодецкой жизни, хотя почти полвека за плечами.

Как назло, семейная лодка дала течь. Изначально теплые отношения с женой с каждым днем становились все более прохладными. Впервые кошка между ними пробежала, когда Давыдов сравнил Софью с женой своего кузена Василия – Александрой, которая, оставив троих детей, поехала за мужем-декабристом в Сибирь. Тогда Давыдова пронзила мысль: окажись он на месте кузена– жена за ним бы не поехала…

Тут уж необузданный нрав гусара взял верх. В очередную минуту душеных метаний он решил отправиться в Пензу к близкому другу по партизанским действиям – Дмитрию Алексеевичу Бекетову. Тем более, что жена только подталкивала его к этой поездке.

Кто знал, что это путешествие окажется для Давыдова судьбоносным и навсегда изменит его жизнь.

Все случилось как-то само собой. На святочной неделе он, заснеженный и веселый примчался за двести верст в село Богородское, где, первым делом, был представлен племяннице своего друга – 22-летней Евгении Золотаревой. Весь его опыт любовных атак и армейское обольщение красавиц словно растворились. Он потерял дар речи, и как мальчишка, не мог оторвать от нее глаз.

«Я, – оробело сказал Давыдов Жене, – подобно закупоренной бутылке, три года стоял во льду прозы, а сейчас…» И – замялся. «Пробка хлопнула, – опережая его, расхохоталась она.

Евгения Золотарева

Денис Васильевич сразу же отметил «ум обольстительный с душевной простотой» и «в каждом слове мысль, и в каждом взоре чувство». Оказалось, девушка не просто наслышана о поэте, но знает наизусть его стихи и преклоняется перед боевой славой Давыдова.

Евгения, кстати говоря, через московское семейство Солнцевых приходилась дальней родственницей Пушкину, а заодно была и двоюродной сестрой будущего великого химика Бекетова – деда Блока.

Общительная, остроумная и живая, с блестящими глазами, в которых таилась загадочная восточная нега, она в одно мгновение очаровала поэта, которому на момент встречи было сорок девять. Однако, разницы почти в тридцать лет между ними словно и не существовало. Обоюдный интерес с первой встречи обернулся пламенем, в котором каждый из них горел так страстно и мучительно.

Конечно, Давыдов понимал, что стоит на пороге своего пятидесятилетия, что дома у него жена, и шестеро детей. А за спиной – репутация примерного семьянина. Но душа поэта была не в силах сопротивляться запретным чувствам, которые вскружили голову, и впервые за много лет, заставили сердце биться быстрее.

Любовь к Золотаревой явилась для Давыдова самым большим счастьем и, в тоже время – великой бедой. Три года запретного романа, как он сам говорил впоследствии, вместили в себя три заново прожитые жизни, не сравнимые ни с чем. Разумеется, это не могло не отразиться на творческой натуре литератора, который последние годы писал исключительно «сухую прозу». Евгения же затронула поэтически струны души, о чем Давыдов признается в одном из писем Вяземскому:

«Без шуток, от меня так и брызжет стихами, Золотарева как будто прорвала заглохший источник. Последние стихи, сам скажу, что хороши, и оттого не посылаю их тебе, что боюсь, как бы не попали в печать, чего я отнюдь не желаю…Я право, думал, что век сердце не встрепенется и ни один стих из души не вырвется…»

Все время, что Давыдов гостил в Богородском, он старался посвятить своей новой музе. Стихи лились рекой, и все как один, были посвящены «звезде», он ответил на ее нежность страстными, необузданными чувствами:

Я вас люблю без страха, опасенья

Ни неба, ни земли, ни Пензы, ни Москвы, —

Я мог бы вас любить глухим, лишенным зренья…

Я вас люблю затем, что это — вы!..

Роман длился все лето и всю осень. В ноябре 1835 года Давыдов уехал в Москву, Евгения осталась в Пензе. Любовь жила лишь в переписке. Письма Дениса Васильевича поначалу были робки. Он опасался, что молодая девушка вовсе откажется от переписки с ним, женатым человеком. Возможно, он надеялся преодолеть запретные чувства, которые ставят под удар его репутацию и семейное счастье. Но куда там! Образ Евгении не покидал его ни на секунду. Эти чувства сводили его с ума: он умолял ее отвечать ему, обещая, что не перейдет в своих посланиях границу дозволенного. Но девушка все равно была крайне осторожна: а вдруг письмо или записка попадет в чужие руки?

Давыдова обижает тот факт, что возлюбленная не доверяет ему. Он простодушно проговаривается, что «сохранение тайны переписки также дорого» ему, человеку женатому. Упоминание про жену режет больнее ножа обоих. Но как не старалась девушка убедить себя в том, что Давыдов ей интересен исключительно как человек известный и прославленный – пламя уже не потушить. Запретный плод сладок, она сдается, и каждое новое письмо становится все более страстным и интимным.

Да, эта любовь была прекрасна ровно настолько, насколько она была мучительна. Женечка не хотела разрушать семью любимого, а ему не было жизни без нее. Мечущиеся сердца оказались в любовном треугольнике, третьем звеном которого стала жена Давыдова – София Николаевна. Она знала об этих отношениях и, заподозрив что-то неладное, сделала все, чтобы вернуть мужа в семью. И хотя отныне их семейные отношения окончательно «обледенели», поездки в Пензу были запрещены.

Сладкой муки признаний Женечке теперь так недостает. Мысли о возлюбленном ходят за ней по пятам, не отпуская ни на секунду. Лишь надежда на встречу, теплящаяся в душе, помогает девушке выдержать разлуку. В довесок ко всему, в воздухе витают слухе об их романе, которые способны сгубить обоих. А к Евгении уже в пятый раз сватался немолодой помещик Мацнев. Ее очередной отказ лишь ухудшил положение.

Зимой Золотарева и Давыдов встретились снова, теперь уже в Москве. Денис Васильевич примчался из Петербурга, где находился на то время, сразу же, как до него дошли слухи о возможном браке Евгении Мацневым. Она развеяла его подозрения, и сердце гусара ненадолго успокоилось…

Их свидание в Москве, ставшее недолгим мгновеньем счастья для обоих, обрекло девушку на новые страдания. Вернувшись домой, она поняла – дальше тянуть нельзя. Сплетни плелись паутиной, каждый день за спиной она слышала шепот злых языков. Точкой кипения стала опубликованная Самбуровым сатира на пензенцев, которая задела честь многих дворян, в том числе и влюбленного в юную деву гусара Давыдова.

Единственным способом опровергнуть слухи и сохранить честь влюбленных, было замужество Евгении. Ей пришлось дать свое согласие на брак с Мацневым. Она обвенчалась с ним в 1836 году, когда ей было уже двадцать пять.

Денис Давыдов с трудом выпросил возможности попрощаться с Евгенией. Он попросил Женю вернуть письма, говоря, что у него теперь нет настоящего и будущего, а «осталось только прошлое, и все оно заключается в письмах, которые я писал вам в течение двух с половиной лет счастья». Золотарева, понимая, что видит его в последний раз, не смогла сдержать слез, но письма вернуть отказалась. В них – все счастье ее жизни. Уже тогда она знала, что будет бережно хранить их и, наверное, перечитывать в тайне от мужа холодными вечерами, когда станет нестерпимо больно. Но дело сделано. Последнее свидание. Со слезами на глазах они расстались. Расстались навсегда.

Давыдов отпустил ее, но стихи – стихи после этой встречи бросил писать навсегда…

Один из русских литераторов, видевших Давыдова спустя два года после его прощания с милой Эжени, скажет, что тот «постарел ужасно». Весной 1839 года гусар-поэт умер. Умер так, как хотел, — не болея. Пятьдесят пятый год жизни стал для него последним.

До самой своей смерти, на четыре десятилетия пережив его, жена Софья Николаевна хранила в неприкосновенности кабинет своего Денисушки, наверное, простив ему последний пожар души, в котором он и сгорел. Жена, кстати, и сыновья его и через сорок лет после смерти Давыдова скрывали от посторонних эту последнюю страсть поэта. А значит – и стихи к «звезде».

Лишь после смерти Женечки ее сын Анатолий Васильевич Манцев позволил издателям обнародовать свидетельства этой любви. Осталось пятьдесят семь писем к «пензенской богине», которые Евгения Дмитриевна бережно хранила до последних своих минут. Эти письма и расскажут нам красивую, но трагическую историю последней любви гусара Дениса Давыдова.