Жак брель биография личная жизнь

Эта двойственность была заложена в генах Бреля, в самой немногословной географии, внутри которой ему суждено было родиться 8 апреля 1929‑го. «Я точно не уверен, что такое быть бельгийцем, – скандализировал молодой Жак брюссельскую прессу, – но точно знаю, что это – тяжкое бремя». Ближе к старости шансонье был конкретнее: «Французы продали нас голландцам, чтобы купить мирный договор, а потом не пустили обратно домой. С тех пор у нас нет своего языка. Страна с двумя языками – не страна. Наш французский – на деле patois, местная феня. Наш фламандский – это голландский, рассыпавшийся на диалекты. Дерево по-нашему – boom, но в Антверпене скажут bien, а в Брюсселе bun, так что не понимать друг друга для нас в порядке вещей. Бельгийцам некуда бежать, поэтому мы бежим в себя и рождаем Брейгеля, Магритта, сюрреалистов и сумасшедших».

Он вырос в Брюсселе в семье, где говорили в основном по-фламандски – певец до конца жизни не чувствовал себя полностью своим ни в одной языковой среде (примерно то же, к слову, чувствовал молодой клерк Франц Кафка, мечтавший поджечь Градчаны и стереть с лица земли город, где он так и не смог найти себе места). Есть мнение, что благодаря этому Брель с каждым поколением становится все популярнее на родине – в глобализировавшейся Бельгии похожим образом ощущает себя немало молодых людей. Самые ироничные песни Жака полны презрения к насосавшимся пива брюссельским бюргерам и пышнотелым хамоватым фламандкам – и тем не менее у Бреля не найти песни нежнее задумчивой Lʼostendaise, поэтичнее всенародно обожаемой Le Plat Pays («на моей плоской земле соборы – единственные горы, черные колокольни – грязные мачты, а мерное течение дней – великое плавание») и жизнелюбивее непоседливой Bruxelles.

Проходя в филармонической табели о рангах в категории поэта-шансонье, Жак считал себя прежде всего актером. И действительно, каждый номер программы он «играл» с саморазрушительной самоотдачей, на предельном накале страстей. Брель на сцене напоминал оживший кубистический портрет кисти Пикассо – неправильное, вытянутое, вечно гримасничающее лицо с огромными зубами, торчащими из-под вечной полу­улыбки асимметричного рта, по которому носились тени эмоций, сменявших друг друга в бешеном танце, – от презрения и циничной насмешки до мольбы и плача. Словно слетевший с катушек артист оригинального жанра, Брель кривлялся, как пьяный подросток, и жестикулировал длиннющими руками, напоминая что-то вроде огромного неуправляемого пропеллера. «Если вам посчастливилось сидеть в первом ряду на концерте Бреля, – вспоминал импресарио Жан-Мишель Борис, – вы уходили покрытые плотными слоями слюны и пота. Жак источал их декалитрами». В ­телесном актерстве Бреля легко распознать ту же фламандскую приземленность, сочную рембрандтовскую плотскость, поиском которой в песне Брель занимался всю жизнь. Поэтому он никогда не разговаривал с публикой – с ней разговаривали песни – и никогда не выходил на бис. На вопросы: «Почему?» – Брель попросту отнекивался: «Вы когда-нибудь видели актера в театре, который заново играл бы свою сцену после того, как пьеса закончилась?» И правда, по сравнению с ужимками плюшевого плейбоя Монтана и позерством маленького генерала Азнавура проживание своей «роли» Брелем было артистическим подвигом масштаба ­Сары Бернар.

Апофеозом раздвоенности брелевской судьбы была его личная жизнь. Женившись на подруге юности Терезе Мишельсен (Миш), Брель быстро стал отцом трех дочерей и впоследствии пытался (без особого рвения) перевезти их из Брюсселя в Париж, чтобы совместить семью и профессию. Миш, однако, любила тихую, размеренную жизнь в Брюсселе – одинокое существование в ожидании покоряющего ­мировые столицы мужа мадам Брель не прельщало совершенно. В итоге после трех лет мучений, в 1958-м, Тереза приняла волевое решение – она возвращается с детьми в Брюссель и занимается поддержанием домашнего очага, а Жак, как раз о ту пору вкусивший первых плодов парижских успехов, остается в метрополии и получает карт-бланш на богемный образ жизни. В который, разумеется, входили все имеющиеся в наличии дурные привычки и сексуальные эскапады. Обоюдоострый договор с Миш продлится два десятилетия, до самой смерти Бреля – она будет растить детей, читать в газетах о новых похождениях своего любвеобильного супруга и принимать его таким, какой он есть. В 1960-м Брель переехал со своей любовницей Сильви Риве – пресс-атташе звукозаписывающей компании – из Парижа на побережье и принялся творить и концертировать в полном согласии с собой и миром.

В Брюссель он наведывался раз в месяц на пару дней. «Все несчастья в жизни происходят от ощущения несвободы», – говорил Брель, и Тереза понимала, что с этой мертвой мировоззренческой точки муж не сдвинется никогда. И она давала ему эту свободу, зная, что навсегда останется для него маяком, на который он сможет выплыть из любой любовной и житейской бури. И, конечно, поэтому свое состояние и авторские права на песни Жак завещал именно жене и дочерям. Отцовство, кстати, существовало в сознании Бреля в еще более туманной форме, чем супружеские обязанности: «Я вообще не верю в отцовские чувства. Материнская любовь – да, незаменима. Но я не верю, что у отца может быть хоть какой-то настоящий контакт с детьми. Можно, конечно, сюсюкать, пока язык не отвалится, но обычно это не приводит ни к чему хорошему. Я и не стремился никогда, чтобы дочки запомнили меня с трубкой во рту и в тапочках. Я хочу, чтобы они запомнили меня звездой». Средняя дочь шансонье Франс Брель вспоминает: «Разумеется, он не был отцом в обычном смысле слова. Мы видели его три-четыре дня в месяц, он сваливался на нас как с другой планеты, и на той планете для детей не было места. Но мать все равно любила его. Это трудно понять, но, увидевшему их вместе, все становилось ясно».

Интересно, что в женском вопросе Брель проявлял весьма неприхотливый вкус: и Миш, и певица Сюзанн Габриэлло, разрыву с которой посвящена главная песня Бреля – Ne Me Quitte Pas, и его последняя любовь, актриса-мулатка Маддли Бами, мягко говоря, неземной красотой не отличались. Может, виновато женоненавистничество Бреля, в котором его обвиняли недалекие критики. Брель отвечал им так: «Настоящие женоненавистники – это мужчины, угождающие женщинам просто потому, что любят щипать их за задницы. Я люблю женщин за то, что они женщины, а ненавижу за то, что они играют с любовью».

Тем невероятнее кажется уход Бреля со сцены в 1966-м – именно она дарила ему самые острые ощущения. Под занавес прощального концерта публика требовала Жака на сцену без малого 20 минут, и он все-таки вышел на бис – в халате, с банкой пива и сигаретой в зубах. Он не стал петь, а просто произнес улыбаясь: «Это объясняет 15 лет любви, спасибо». Хотя вру, то был не единственный бис Бреля. За полтора года до этого – в октябре 1965-го – певца допросилась на поклон публика московского Театра эстрады, где он дал пять аншлаговых концертов, венчавших пятинедельные гастроли по СССР (Брель побывал также в Ленинграде, Тбилиси, Ереване и Баку). Забавные воспоминания о московской гастроли певца оставил Евтушенко: «У меня в гостях был выдающийся французский шансонье бельгийского происхождения Жак Брель. Я пригласил Булата Окуджаву и Александра Галича, и все втроем они устроили импровизированный концерт друг для друга. Но вот что поразительно: ни один из них не пел собственных песен. Галич пел старинные романсы, Окуджава – вагонные песни, а Брель – народные фламандские». А вот как запомнился Брель Людмиле Гурченко: «Вела концерт и переводила содержание песен женщина-кон­фе­рансье. Перевод был лаконичным и, мягко говоря, ничего общего не имел с истинно глубоким смыслом песен-баллад, написанных Брелем. «…Он говорит ей: не покидай меня, мне будет без тебя очень плохо, очень… Так что, пожалуйста, не покидай меня, не покидай меня, не покидай меня!» – бодро переводила ведущая. Она бросала очаровательную улыбку Брелю и, громко стуча каблучками, скрывалась за кулисами. А Жак Брель, сжавшись от неловкости, «пережидал».

Тонко подмеченная Людмилой Марковной «неловкость» Бреля была частью его сценического имиджа. На концертах он неизменно представал в классической черной двойке с галстуком – формальный дресс-код удачно контрастировал с мимическими выходками артиста и служил чистой черной доской, по которой певец рисовал поэтическим мелом свои брутальные сценки. На обложках пластинок и в жизни Брель проецировал совсем другой образ – элегантного богемного джентльмена в костюме и водолазке с облегающим шею «черепашьим» воротником, с вечной сигаретой (редко – с трубкой). По мере прогрессирующей болезни тщательно поддерживаемый образ начал распадаться – певец отрастил беспорядочную шевелюру до плеч и забросил брить щетину. Именно такой Брель второй половины 1970-х оставил неизгладимый отпечаток в воображении австралийского юноши Ника Кейва, который вот уже тридцать с лишним лет с огромным успехом воспроизводит тот поздний брелевский образ.

Как бы то ни было, но к моменту ухода со сцены Брель уже все всем доказал. Он выпустил восемь великолепных пластинок, пропитавших архаичный жанр французского шансона экзистенциальной проблематикой, дотоле в нем неслыханной. Одновременно атеист и «аббат Брель» (прозвище, данное ровесником и другом Жоржем Брассенсем), он уже все спел о поисках Бога на дне бутылки и в объятиях проституток. Он вдоволь посмеялся над набожными старушками, всласть помаршировал в солдатский бордель и поиздевался над погрязшими в стяжательстве буржуа. Он приглашал весь мир в постель своей жены, а смерть – к себе в гости! К его ногам летали букеты и аплодисменты из черных бездн «Олимпии», Альберт-холла и Карнеги-холла. Пора было отправляться на поиски новых приключений! И он отправился. Вслед за Элвисом, с головой ушел в кинематограф. Научился водить самолет и купил яхту, на которой в июле 1974-го ушел в кругосветное плавание. В октябре, однако, Брелю пришлось вернуться – он плохо себя чувствовал, и врачи обнаружили раковую опухоль в левом легком. В ноябре 1975-го яхта Бреля бросила якорь на острове Хива-Оа во Французской Полинезии. Там Жак проживет еще три года, в течение которых, несмотря на частые вылазки в парижские клиники, ему становилось все хуже. Впрочем, он успел главное – в своем островном раю Брель написал песни для последнего, фантастического альбома Brel (другое название – Les Marquises), который прилетел записывать в Париж уже с одним легким. Альбом вышел в ноябре 1977-го, сопровождаемый колос­сальным ажиотажем – количество предварительных заказов на пластинку достигло миллиона, люди стояли в очередях и сметали альбом с прилавков, вынуждая владельцев ­магазинов вывешивать табличку «Бреля нет».

Жак умер через 11 месяцев после выхода пластинки в больнице в парижском пригороде Бобиньи в возрасте 49 лет. Его последняя спутница Маддли Бами отвезла прах певца на Хива-Оа, где Брель нашел свое последнее пристанище – в нескольких метрах от могилы Гогена, который умер от сифилиса на том же острове ровно за три четверти века до Бреля.

Материал был впервые опубликован в номере GQ за май 2010 года.

Фото: Getty Images

Часто проверяете почту? Пусть там будет что-то интересное от нас.