Вадим егоров биография личная жизнь
Вадим Владимирович Егоров сегодня — признанный классик жанра авторской песни. Обладатель золотой медали «Бард России» удостоен национальной общественной премии «Благодарность» за выдающийся вклад в золотой фонд авторской песни. Егоров неоднократно возглавлял жюри крупнейшего в России фестиваля авторской песни им. Валерия Грушина, является крестным отцом КСП «Поющий источник» и фестиваля «Молодые ветра». Одна из его знаменитых песен «Облака» дала название воронежскому объединению бардов. А начиналось все чуть больше полувека назад. В 70-е юный Вадька Егоров менее всего видел свое поэтическое будущее в качестве автора песен.
Ребенок послевоенного времени, Вадим Егоров родился 7 мая 1947 года в военном гарнизоне, расквартированном в городе Эберсвальд (ГДР). С 1949 года семья Егоровых стала проживать в Москве.
Родители работали школьными учителями. Отец преподавал русский язык и литературу. Владимир Алексеевич Егоров любил и прекрасно знал поэзию, сам писал стихи. В доме было огромное количество книг, и Вадим много читал. Мальчик рос, окруженный невероятной любовью мамы, Ревекки Иосифовны Гуревич. Она настояла на том, чтобы сын получил музыкальное образование. По классу скрипки парнишка занимался нехотя, а вот играть на фортепиано ему нравилось.
В 11-летнем возрасте Вадим услышал по радио песню Ады Якушевой «Синие сугробы». Это и стало для совсем еще мальчишки мотивацией излагать свои мысли на бумаге и творить. В интервью Татьяне Визбор Егоров как-то признался: «На словах «слушай, на время время позабудь», я умер». Первые стихи Вадим написал в 14 лет, первую песню − в 16.
«Певчая стая» МГПИ
Выбор в пользу факультета филологии Московского педагогического института был сделан не потому, что учителями были родители Вадима. Юноша мечтал об успехе на литературном поприще. Но поступить в Литинститут, не имея стажа и серьезных публикаций, было невозможно. А в арсенале начинающего поэта были только первые подростковые эпигонские стихи, напечатанные в журнале «Смена». Здесь же представлялась возможность получить гуманитарное образование, совершенствоваться под руководством талантливой профессуры. А самое главное, он стал заниматься в мощном литобъединении, вместе с будущими поэтами Т. Кузовлевой, В. Делоне, А. Юдахиным.
ВУЗ, в который в 1964 году поступил начинающий поэт Вадим Егоров, в те времена называли «Московский поющий институт». Из стен МГПИ вышла целая плеяда бардов первого поколения, среди которых были Ю. Визбор, Ю. Ким, Б. Вахнюк, А. Якушева, В. Долина. Они передали эстафету песенных традиций следующим студентам, собрав их в «певчую стаю», ведомую «вожаком Булатом» (как поется в одной из песен Егорова). Вадим выступал на институтских концертах самодеятельности, печатал стихи в многотиражке «Ленинец». Обретая место в студенческом фольклоре столицы, к пятому курсу он стал признанным поэтическим лидером института.
С 1964 по 1969 год были написаны первые песни, которые запели другие, – «Следы», «Ланка», «Друзья уходят», «Пьеро». На Пироговке произошло поэтическое и песенное становление автора. Своего рода трамплином стала вышедшая в 1970 году в журнале «Кругозор» гибкая пластинка с записью песни «Я вас люблю, мои дожди», которую исполнил С. Никитин. Егоров долгое время стеснялся петь сам, отдавая свои творения другим исполнителям. В институте это был популярный в то время дуэт Т. Комиссаровой и Л. Фрайтер. Его песни исполняли и до сих пор включают в свой репертуар многие барды и КСП-шники.
Первые сценические выступления Егоров проводил под аккомпанемент фортепиано, а в возрасте 30-ти лет он освоил шестиструнную гитару. У Вадима 4 гитары, одна из них авторская, ручной работы мастера Перфильева. Но больше всех он любит свою первую шестиструнку, которую удалось перекупить за две с половиной инженерских зарплаты. «Обычно инструмент источает запах дерева и лака, а эта гитара пахнет моей жизнью!» – вздыхает Егоров.
Будучи студентом 3 курса МГПИ, отчаянно влюбившись в Танечку Петровскую, первую красавицу района и музу институтских поэтов и художников, Вадим в 19 лет женился. Появившиеся на свет погодки – дочь и сын – стали персонажами его популярных песен («Монолог дочери», «Детская воздухоплавательная» и др.). В семье все было традиционно, как это и полагалось в советские времена: мама растила детей, папа зарабатывал деньги.
Вадим Владимирович трудился в НИИ дефектологии Академии педагогических наук СССР. В выходные и по вечерам он выступал с концертами. Занимаясь научной деятельностью, Егоров получил звание кандидата психологических наук, но от написания докторской диссертации отказался. Выбор был сделан в пользу поэзии и музыки. С 1996 года Егоров стал «свободным художником», посвятив себя только литературной и концертной деятельности.
Пока отец колесил с выступлениями по стране и за рубежом, вылетели из родительского гнезда ставшие на крыло «два птенца».
Дочь Анастасия сначала закончила медучилище, потом работала в Российском открытом университете, а в настоящее время реализует свои творческие способности в качестве фотохудожника. Сын Илья – известный кардиоревматолог, доктор медицинских наук, консультант телевизионных и радиопрограмм на темы здоровья. У потомственного, по линии мамы, медика есть литературные и музыкальные дарования, унаследованные от отца. Он автор учебников и научных работ, входит в десятку лучших медицинских лекторов России. А еще Илья Вадимович играет на гитаре и поет: неоднократно участвовал в бардовских фестивалях; в его исполнении записана одна из песен на диске отца «Вальс при свете фонарей»; в 2009 году вышел его сольный альбом «Разбирая строки писем».
В интервью прессе на вопрос о том, что он больше всего любит, Вадим Владимирович шутливо отвечает: «Молоко, мёд и женщин – разумеется, в лице своей жены». Многие годы в «релевантной группе» у поэта-психолога был единственный человек, его супруга. Татьяна являлась главным критиком написанных им стихотворных строк и первым слушателем созданных песен.
Нынешняя муза поэта — лауреат Грушинского фестиваля Веста Солянина, встреча с которой произошла на одной из концертных площадок АП. Творческий и семейный союз участвует в различных песенных фестивалях бардов. В репертуаре исполнительницы, обладающей глубоким проникновенным голосом, есть песни Вадима Егорова, написанные как несколько десятилетий назад, так и совсем недавно.
Творческий багаж Вадима Егорова составляют 4 виниловых пластинки и 8 компакт-дисков, на которых записано около 200 песен. Библиография поэта начитывает 5 сборников и один двухтомник.
Ориентирами в поэзии Вадим Владимирович считает А. Вознесенского, Е. Евтушенко. Уважает таких поэтов своего поколения, как Ю. Левитанский, Б. Самойлов, Ю. Мориц, Б.Чичибабин. Среди любимых авторов и исполнителей в жанре бардовской песни называет Ю .Визбора, Ю. Кима, Е. Клячкина, В. Берковского, С. Никитина, А. Дулова. Учителем, причем, с большой буквы, и высшим критерием художественности и лиричности признает Булата Окуджаву.
Многое из того, что написано Вадимом Егоровым за несколько десятилетий – автиобиографично, а большинство песен и стихов можно назвать исповедальными. Поразительно то, что слегка заикающийся от природы человек, вкладывая в написанные строки душу и эмоции, читает их без запинки. Главное для автора – Слово. Наверное, поэтому свое пение он и музыкой-то не считает, а говорит, что это всего лишь незамысловатая мелодия. По его мнению, хороша лишь та авторская песня, которая «всеми четырьмя лапами стоит на слове».
Редко когда у Егорова есть точный сценарный план выступления. Иногда все складывается спонтанно и зависит от настроения, от улыбки девушки в третьем ряду, от устремленных на сцену взглядов публики. Он трепетно относится к запискам из зала с просьбой исполнить то или иное произведение. Это во многом моделирует программу, определяет атмосферу и характер концерта. Поэтому сегодня, как и в далекие 70-е, на встречу с Егоровым идут не только слушать его негромкий голос и потрясающие (а он говорит «смурные») стихи. Идут пообщаться с человеком, который вышел на сцену с гитарой, блокнотом и желанием спеть то, что хочется его сердцу. Главное для него – донести до публики вложенную мысль, вызвать эмоции. Ну, а если спел плохо – значит, «не обжег душу».
Признанный классиком бардовского жанра, Егоров не гонится за широкой известностью. Он просто относится к тому, что многие его песни «ходят в народе» без указания авторства. «То, что поют твои песни, дает ощущение внутренней самосостоятельности» – говорит Вадим Владимирович. Кто-то из журналистов предложил ему вопрос о том, что бы он сделал в ситуации, когда должно исчезнуть все, им написанное, кроме одной песни. Егоров ответил, что оставил бы не то, что популярно («Дожди», «Друзья уходят», «Купанье») , а «Не торопи» — южный романс. И добавил: «Вот эту песню я действительно люблю… так, словно она не моя».
В одной из недавно написанных песен веселый автор грустных стихов призывает: «Давайте жить, давайте жить! А остальное – мелочь жизни!».
бард Имя: Вадим |
Мой сегодняшний собеседник — бард Вадим Егоров. У каждого автора есть «знаковая» песня — своего рода «визитка»; так вот, «Дожди» — городская зарисовка в размытых акварельных тонах, немного странная, словно незавершенная книга, — это его.
Благодаря удивительным текстам, моментально ложащимся на память, и легким мелодиям, многие песни Егорова давно живут совершенно самостоятельной, автономной жизнью, став почти что городским фольклором. Кто из нас в школьно-лагерные времена не переписывал в тетрадку «Облака» — с бесконечными вариациями, восполняющими недостающие куски подлинника? Кто в студенческие годы не пытался подобрать «Друзья уходят» — беспроигрышный хит, поворачивающий на лирический лад любую вечеринку? Мы даже не знали, что у этих песен есть автор — ведь они, казалось, были всегда.
— Вадим Владимирович, вы — первый российский бард, вырвавшийся в 88-м за треснувший по швам железный занавес. Только в США вы были шесть раз, а как-то за полтора месяца дали там 42 концерта! И везде — аншлаг. Что вы ощущали при этом?
— Вначале было, конечно, очень странно. Помню, когда впервые оказался в Манхеттене, постоянно рисковал опрокинуться на спину: башка отваливалась от созерцания небоскребов. Я чувствовал тогда прилив какого-то просто щенячьего восторга, а сейчас, когда эти поездки стали нормой, привык. Практически все известные барды съездили по несколько раз в Америку, Израиль, Германию…
— Ваш слушатель в России и русскоязычная американская публика — сильно отличаются?
— Если говорить о реакции зала, то нет. Да и как она может отличаться? Люди встречаются с бардовской песней, как с осколком своей молодости. А отношение к этому времени у всех одинаковое: нежное, теплое, сентиментальное. Другое дело, что тамошняя публика стала немножко… заедаться, что ли? — нет, не то слово. У нее есть выбор — вот в чем дело. Когда я впервые выступал в Штатах, был полный аншлаг. Еще бы: бард! из России — вот это да! Тогда была мода на русских. Теперь у американцев есть возможность пойти и в Большой театр, и на антрепризу со звездами, и на меня с Никитиным… Но принципиальной разницы между слушателями нет — ведь это же все наши люди.
— Авторская песня, начавшаяся с «Бригантины», родилась в сложные времена. Ее долго «держали и не пущали». Во время перестройки произошел культурный взрыв — жизнь, кипевшая под спудом застоя, вырвалась в свободное пространство, каэспэшные квартирники сменились стадионами… и тут же промчался слух о безвременной кончине жанра, благополучно существовавшего сорок лет…
— Не сорок, а больше! Все началось намного раньше «Бригантины» — с Вертинского, если уж на то пошло. Что касается смерти КСП, то первым эту мысль высказал, как ни странно, его родоначальник — Окуджава, еще в начале перестройки заявивший, что авторская песня в том виде, в каком он ее зачинал, умерла. Конечно, он был неправ. Я думаю, одна из причин стойкости жанра — в максимальной естественности творческого выдоха. Авторской песне изначально чужда была всякая натужность, привязанность к массовости, к деньгам. Как только начинаешь думать: «а пойдут ли, а заплатят ли?» — конец песне, да и вообще всему конец, любому искусству. И все же я был невероятно удивлен, когда бардовская песня вновь ожила, после стадионов 80-х и стремительного спада 90-х… Хотя этот спад был совершенно нормальным, закономерным явлением: сперва на народ нахлынула новая волна неизвестного, запретного, он переключился на нее, а потом — приелось. Что-то похожее было во времена оттепели, когда толпы валили в Политехнический или на стадион… чтобы послушать стихи! Если вдуматься — противоестественная вещь, не соответствующая ни месту, ни настрою, ни предназначению поэзии. Авторская песня, как и стихи, лучше всего воспринимается наедине или в очень небольшой аудитории, которую автор обволакивает некоей капсулой своей ауры. А стадион обволакивать — никакой ауры не хватит.
— Авторская песня теснейшим образом связана с русской поэтической традицией. Есть ли у вас любимый поэт, с которым вы чувствуете особое единение?
— Наверно, бесполезно пытаться выделить кого-то одного, а перечислять тех, чьи имена я произношу с придыханием, слишком долго. Знаете, я когда-то сформулировал для себя: неважно, есть ли у тебя собственный гуру; важнее впитать, как губка, все, что слышишь, видишь, чувствуешь и дать возможность этой квинтэссенции разлиться по всему организму, чтобы она стала неким голосом… почвой, на которой взойдут твои стихи и песни. Однажды, еще пацаном, я написал такое четверостишие:
А я мужаю, я мужаю,
И рву условностей кайму,
И всем немного подражаю,
Не подражая никому.
— А кому все-таки вы подражали?
— Больше всего — Вознесенскому. У меня было такое стихотворение, дико популярное, — «Общага», из книжки «Вадим» — я до сих пор его очень люблю, хотя оно насквозь пронизано интонациями поэта.
— Среди ваших песен есть самая любимая?
— Если бы мне сейчас Г-сподь Б-г сказал: «Вадим, ты знаешь, так уж вышло, что должна остаться только одна твоя песня, а остальные пусть исчезнут с лица земли» — я бы оставил не что-то из хитов, не «Дожди», не «Друзья уходят», не «Купанье», а «Не торопи» — южный романс. Вот эту песню я действительно люблю… так, словно она не моя.
Hе торопи. Всему свой срок.
Hе торопи меня ни в чем.
Всему свой счет. Как ни крути —
из девяти не выбить сто.
«Спешите жить» — сказал
мудрец.
Я этой мудрости учен.
Я верил ей. Я так спешил.
А толку что?
А толку что?..
— Концерты, переезды отнимают много времени. Вам нравится такая кочевая жизнь?
— Подобравшись к пятидесяти, я вдруг стал жутким домоседом. А ведь всю жизнь норовил из дома улизнуть. Из хорошего, заметьте, дома: у меня замечательные дети; в жену свою я влюбился в восемнадцать, женился в девятнадцать — и люблю ее до сих пор. Естественно, любовь эта с течением времени приобрела другую окраску: безумие первых лет перешло в спокойное русло. При всем этом от своей семьи я постоянно удирал. К друзьям, к приятелям, в компании — куда угодно. А сейчас мне так комфортно дома — со своими книгами, со своим кабинетом, со своей женой…
— Ваши песни легко поются, они вошли в репертуар многих исполнителей. Что вы чувствуете, когда песня, созданная вами, переходит «в другие руки»?
— Я испытываю двойственное чувство. Многое, конечно, зависит от исполнителя, но даже у замечательной Гали Хомчик, которая поет мои песни, мне далеко не все импонирует.
— Что, на ваш взгляд, самое главное в авторской песне, в бардовской лирике, чем определяется ее удивительная живучесть в нынешнем жестком мире?
— Самое главное, по-моему, очень глубокая личная направленность. Мы же поем всегда о себе, любимых, а это никогда не надоест.
ДОЖДИ
Я вас люблю, мои дожди,
Мои тяжелые осенние,
Чуть-чуть смешно,
Чуть-чуть рассеянно —
Я вас л
юблю, мои дожди.
А листья ластятся к стволам,
А тротуары — словно зеркало,
И я плыву по зеркалам,
В которых отражаться некому…
ИЗ ДОСЬЕ
Вадим Владимирович ЕГОРОВ родился 7 мая 1947 года в Эберсвальде (ГДР). Отец — Владимир Алексеевич Егоров, мама — Ревекка Иосифовна Гуревич. Окончил музыкальную школу по классу скрипки. Стихи пишет с 1961 года, а с 1963 года начал писать на свои стихи песни. В 1969 году окончил Московский государственный педагогический институт имени В.И. Ленина, имеет диплом преподавателя русского языка и литературы. В 1976 году защитил кандидатскую диссертацию по психологии, автор ряда научных работ. С 1977 года работал заведующим сектором в Институте дефектологии Академии педагогических наук СССР. У Вадима Егорова вышли несколько пластинок, компакт-дисков и книг стихов и песен. Живет в Москве. Зарубежные поездки в Израиль, Германию, Швецию, США, Англию, Австралию.
Источник: peoples.ru
Осенние дожди Вадима Егорова
Он объездил с гитарой весь мир. Когда он приезжает за рубеж, его сразу «рвут на части» наши соотечественники, приглашают в посольство, торгпредство, частные дома, ждут везде. Его никогда не надо представлять — он выходит на сцену, и его сразу узнают. Этот человек честно и талантливо делает свое дело, именно поэтому он стал всенародно любимым и знаменитым.
Мой сегодняшний собеседник — бард Вадим Егоров. У каждого автора есть «знаковая» песня — своего рода «визитка»; так вот, «Дожди» — городская зарисовка в размытых акварельных тонах, немного странная, словно незавершенная книга, — это его.
Благодаря удивительным текстам, моментально ложащимся на память, и легким мелодиям, многие песни Егорова давно живут совершенно самостоятельной, автономной жизнью, став почти что городским фольклором. Кто из нас в школьно-лагерные времена не переписывал в тетрадку «Облака» — с бесконечными вариациями, восполняющими недостающие куски подлинника? Кто в студенческие годы не пытался подобрать «Друзья уходят» — беспроигрышный хит, поворачивающий на лирический лад любую вечеринку? Мы даже не знали, что у этих песен есть автор — ведь они, казалось, были всегда.
— Вадим Владимирович, вы — первый российский бард, вырвавшийся в 88-м за треснувший по швам железный занавес. Только в США вы были шесть раз, а как-то за полтора месяца дали там 42 концерта! И везде — аншлаг. Что вы ощущали при этом?
— Вначале было, конечно, очень странно. Помню, когда впервые оказался в Манхеттене, постоянно рисковал опрокинуться на спину: башка отваливалась от созерцания небоскребов. Я чувствовал тогда прилив какого-то просто щенячьего восторга, а сейчас, когда эти поездки стали нормой, привык. Практически все известные барды съездили по несколько раз в Америку, Израиль, Германию…
— Ваш слушатель в России и русскоязычная американская публика — сильно отличаются?
— Если говорить о реакции зала, то нет. Да и как она может отличаться? Люди встречаются с бардовской песней, как с осколком своей молодости. А отношение к этому времени у всех одинаковое: нежное, теплое, сентиментальное. Другое дело, что тамошняя публика стала немножко… заедаться, что ли? — нет, не то слово. У нее есть выбор — вот в чем дело. Когда я впервые выступал в Штатах, был полный аншлаг. Еще бы: бард! из России — вот это да! Тогда была мода на русских. Теперь у американцев есть возможность пойти и в Большой театр, и на антрепризу со звездами, и на меня с Никитиным… Но принципиальной разницы между слушателями нет — ведь это же все наши люди.
— Авторская песня, начавшаяся с «Бригантины», родилась в сложные времена. Ее долго «держали и не пущали». Во время перестройки произошел культурный взрыв — жизнь, кипевшая под спудом застоя, вырвалась в свободное пространство, каэспэшные квартирники сменились стадионами… и тут же промчался слух о безвременной кончине жанра, благополучно существовавшего сорок лет…
— Не сорок, а больше! Все началось намного раньше «Бригантины» — с Вертинского, если уж на то пошло. Что касается смерти КСП, то первым эту мысль высказал, как ни странно, его родоначальник — Окуджава, еще в начале перестройки заявивший, что авторская песня в том виде, в каком он ее зачинал, умерла. Конечно, он был неправ. Я думаю, одна из причин стойкости жанра — в максимальной естественности творческого выдоха. Авторской песне изначально чужда была всякая натужность, привязанность к массовости, к деньгам. Как только начинаешь думать: «а пойдут ли, а заплатят ли?» — конец песне, да и вообще всему конец, любому искусству. И все же я был невероятно удивлен, когда бардовская песня вновь ожила, после стадионов 80-х и стремительного спада 90-х… Хотя этот спад был совершенно нормальным, закономерным явлением: сперва на народ нахлынула новая волна неизвестного, запретного, он переключился на нее, а потом — приелось. Что-то похожее было во времена оттепели, когда толпы валили в Политехнический или на стадион… чтобы послушать стихи! Если вдуматься — противоестественная вещь, не соответствующая ни месту, ни настрою, ни предназначению поэзии. Авторская песня, как и стихи, лучше всего воспринимается наедине или в очень небольшой аудитории, которую автор обволакивает некоей капсулой своей ауры. А стадион обволакивать — никакой ауры не хватит.
— Авторская песня теснейшим образом связана с русской поэтической традицией. Есть ли у вас любимый поэт, с которым вы чувствуете особое единение?
— Наверно, бесполезно пытаться выделить кого-то одного, а перечислять тех, чьи имена я произношу с придыханием, слишком долго. Знаете, я когда-то сформулировал для себя: неважно, есть ли у тебя собственный гуру; важнее впитать, как губка, все, что слышишь, видишь, чувствуешь и дать возможность этой квинтэссенции разлиться по всему организму, чтобы она стала неким голосом… почвой, на которой взойдут твои стихи и песни. Однажды, еще пацаном, я написал такое четверостишие:
А я мужаю, я мужаю,
И рву условностей кайму,
И всем немного подражаю,
Не подражая никому.
— А кому все-таки вы подражали?
— Больше всего — Вознесенскому. У меня было такое стихотворение, дико популярное, — «Общага», из книжки «Вадим» — я до сих пор его очень люблю, хотя оно насквозь пронизано интонациями поэта.
— Среди ваших песен есть самая любимая?
— Если бы мне сейчас Г-сподь Б-г сказал: «Вадим, ты знаешь, так уж вышло, что должна остаться только одна твоя песня, а остальные пусть исчезнут с лица земли» — я бы оставил не что-то из хитов, не «Дожди», не «Друзья уходят», не «Купанье», а «Не торопи» — южный романс. Вот эту песню я действительно люблю… так, словно она не моя.
Hе торопи. Всему свой срок.
Hе торопи меня ни в чем.
Всему свой счет. Как ни крути —
из девяти не выбить сто.
«Спешите жить» — сказал
мудрец.
Я этой мудрости учен.
Я верил ей. Я так спешил.
А толку что?
А толку что?..
— Концерты, переезды отнимают много времени. Вам нравится такая кочевая жизнь?
— Подобравшись к пятидесяти, я вдруг стал жутким домоседом. А ведь всю жизнь норовил из дома улизнуть. Из хорошего, заметьте, дома: у меня замечательные дети; в жену свою я влюбился в восемнадцать, женился в девятнадцать — и люблю ее до сих пор. Естественно, любовь эта с течением времени приобрела другую окраску: безумие первых лет перешло в спокойное русло. При всем этом от своей семьи я постоянно удирал. К друзьям, к приятелям, в компании — куда угодно. А сейчас мне так комфортно дома — со своими книгами, со своим кабинетом, со своей женой…
— Ваши песни легко поются, они вошли в репертуар многих исполнителей. Что вы чувствуете, когда песня, созданная вами, переходит «в другие руки»?
— Я испытываю двойственное чувство. Многое, конечно, зависит от исполнителя, но даже у замечательной Гали Хомчик, которая поет мои песни, мне далеко не все импонирует.
— Что, на ваш взгляд, самое главное в авторской песне, в бардовской лирике, чем определяется ее удивительная живучесть в нынешнем жестком мире?
— Самое главное, по-моему, очень глубокая личная направленность. Мы же поем всегда о себе, любимых, а это никогда не надоест.
ДОЖДИ
Я вас люблю, мои дожди,
Мои тяжелые осенние,
Чуть-чуть смешно,
Чуть-чуть рассеянно —
Я вас люблю, мои дожди.
А листья ластятся к стволам,
А тротуары — словно зеркало,
И я плыву по зеркалам,
В которых отражаться некому…
ИЗ ДОСЬЕ
Вадим Владимирович ЕГОРОВ родился 7 мая 1947 года в Эберсвальде (ГДР). Отец — Владимир Алексеевич Егоров, мама — Ревекка Иосифовна Гуревич. Окончил музыкальную школу по классу скрипки. Стихи пишет с 1961 года, а с 1963 года начал писать на свои стихи песни. В 1969 году окончил Московский государственный педагогический институт имени В.И. Ленина, имеет диплом преподавателя русского языка и литературы. В 1976 году защитил кандидатскую диссертацию по психологии, автор ряда научных работ. С 1977 года работал заведующим сектором в Институте дефектологии Академии педагогических наук СССР. У Вадима Егорова вышли несколько пластинок, компакт-дисков и книг стихов и песен. Живет в Москве. Зарубежные поездки в Израиль, Германию, Швецию, США, Англию, Австралию.