Состав бэк вокал стаса михайлова фото

«БОЛЬНЫЕ РОДИТЕЛИ ПРОСТО БЕРУТ И УРОДУЮТ СВОИХ ДЕТЕЙ»

— Мариам, вы давно на сцене, но только в прошлом году благодаря Первому каналу и шоу «Голос» о вас узнали десятки миллионов телезрителей. Не «сносит крышу» от мегапопулярности?

Мариам Мерабова: У некоторых сносит. У меня не сносит — точно вам говорю. Я нормальный и здравомыслящий человек, к тому же все эти годы много и успешно работала. И прекрасно понимаю, что моя известность после «Голоса» — это иллюзия. Сегодня есть, а завтра может не быть. Так что зависеть от этого было бы смешно. Всему свое время. Господь мне дал троих детей, я преподаю и уже 15 лет на сцене в джазовом проекте своего мужа.

— А если бы «Голос» был на заре вашей карьеры?

М. М.: Правильно, тогда бы я не справилась — это точно, потому что всему свое время. Вот тогда действительно могла «улететь крыша»…

Армен Мерабов: Конечно, любой творческий человек хочет стать знаменитым и чем раньше, тем лучше. Потому что знаменитость — это прежде всего капитал, который можно продавать и на этом зарабатывать.

М. М.: Но я, на самом деле, против детского «Голоса» и подобных вещей. Не время им еще становиться звездами, они еще ничего не умеют, ориентиры у них сбиты. Им нужно сначала стать образованными людьми.

А. М.: Прежде всего музыкально образованными.

М. М.: А тут ну какие они звезды. Больные родители просто берут и уродуют своих детей. Я наблюдаю потом за ними — это покалеченные судьбы. Мы были за кулисами детского «Голоса», видели и слышали, как общаются маленькие дети со своими родителями, это просто чудовищно. Зато ребенок приносит им денежки, славу или реализацию своих тайных желаний, не знаю… Но так можно погубить талантливого ребенка, потому что все это не вовремя.

— Но ваш семейный дуэт воспользовался славой после появления на ТV, капитализировал ее? Ведь вы продолжаете играть джаз.

М. М.: Так я пошла не за продюсером, не за тем, чтобы поменять свои ориентиры. К сожалению, у нас нет подобного телевизионного проекта, где могли бы быть представлены инструменталисты: пианисты, тромбонисты… Это ужасно обидно. Об этом, кстати, был последний фильм Людмилы Марковны Гурченко «Пестрые сумерки», который она сняла как режиссер. Там еще играл пианист Александр Ширвиндт. Ее героиня как раз и говорит о несправедливости, что мы, певцы, на виду, но вы можете на три головы быть выше нас по-музыкантски. Но вы, музыканты, все равно в тени, потому что людям хочется видеть вот это впереди, чтобы их веселило и улыбалось.

Вот и получается, что кто-то один в нашем семейном дуэте должен был стать более знаменитым, чтобы вытянуть общее дело. И я пошла на «Голос» точно не ради себя, а ради нашего проекта Miraif. Мы ничего не меняем, и я рада, что так и получилось, отклик был колоссальный. После того как показали выступление на слепых прослушиваниях, от количества сообщений обрушился мой Facebook.

А. М.: Катя Колесова — организатор концертов из Вологды, писала, что мы какие-то сумасшедшие. Другие становятся известными, сокращают состав группы до минимума и начинают «косить бабло». А вы, говорит, наоборот, еще берете духовую секцию и второго клавишника.

«В НАГОРНОМ КАРАБАХЕ НА ЗАКОНОДАТЕЛЬНОМ УРОВНЕ ЗАПРЕЩЕН ШАНСОН»

— Вокалоцентричный музыкальный мир — это характерно только для России?

М. М.: Это везде так. Вообще, в музыкальном мире произошла одна очень большая трагедия. Раньше музыкальный мир принадлежал музыкантам, они творили музыку, развивали ее, поэтому и рождались новые направления. Сейчас это продюсерский мир, и все тут. Это ужасно и ни к чему хорошему не может привести.

А. М: Приведет, все будет хорошо (смеется). Нас голыми руками не возьмешь.

М. М.: Нет, то, что все будет хорошо, понятно. Но на данный момент все это загнало себя в абсолютнейший тупик. Знаменитый американский саксофонист Ричи Коул мне сказал: «Все, у нас в Америке больше нет джаза». Он есть, может быть, в Нью-Йорке, в Чикаго, в Новом Орлеане. Но это уже не то, джаза как искусства больше нет.

А. М.: Коул сказал, что в Америке умер spirit of jazz, дух джаза исчез. А этот человек играл с Майлсом Дэвисом. Но у вас, говорит, этот дух еще горит.

— Кстати, а российские джазмены получают ангажементы на Западе?

М. М.: Ангажементы не получают — это очень большая редкость. Есть лишь несколько фамилий, потому что нет налаженной системы.

А. М.: Но нам тогда правильно сказали. Зачем вы, играя американскую музыку, лезете в Америку или Европу. Там нас будут встречать, если мы будем играть то, что они не умеют делать: джаз на балалайке, на каком-нибудь рожке, горне. Просто выйти — и «пу-пу-пу», а все зрители: «Вау!»

М. М.: В принципе, не хочется этого делать, просто чтобы удивить, чтобы пролезть куда-то.

А. М.: А потому что там рынок. Ты лезешь, а тебя выгоняют.

М. М.: Потому что ты один лезешь. А должны быть налаженные связи, продюсирование, грамотный PR. Но этим никто не занимается, у нас этого просто нет. У нас даже на «Радио Джаз» нет ничего просветительского, нет акцента на авторскую музыку наших композиторов.

— Может, проблема в том, что у такой музыки в России не так много потенциальных слушателей? Вы собрали в Казани аншлаг в усадьбе Сандецкого, но ведь наверняка многие зрители пришли просто поглазеть на «тетку из «Голоса»?

М. М.: Уверена, что так. Ну и хорошо! Я, например, очень дружу с Сашей Панайотовым. И мне нравится, как он образовывает свою публику, тех, кто его любит. Он не виден на экранах, но прекрасно концертирует. Саша много делает джаза, соул-музыки и делает это с такой любовью. Мне это нравится.

Возможно, в Казани на наш концерт пришла половина публики, которая, в общем-то, не слушает такой музыки, но, насколько я видела, никто не ушел. Потому что невозможно слушать мозгами музыку. Если люди сердцем слушают, то они просто перестанут делать градации.

А. М.: Кстати, вот хороший пример. Мы были в Ереване и беседовали с хозяином одного модного журнала. И разговор зашел о том, что мы были в Карабахе. В Нагорном Карабахе на законодательном уровне запрещен шансон.

М. М.: Да, класс!

А. М.: То есть никакого Стаса Михайлова, Елена Ваенги, Арменчика и прочих. Им запрещено организовывать концерты. Только хорошая музыка.

И берем Ереван. Там была радиостанция, которую купили москвичи. Те посмотрели, «где деньги, Зин», и срочно переформатировали станцию. Теперь это «Радио Шансон». Через год из всех ларьков начал звучать шансон по-армянски, так называемый рабис, а раньше такого не было.

М. М.: Это такая человеческая ответственность должна быть. Что ты творишь!

А. М.: Но мы не можем их ругать — это бизнесмены. У них была маленькая прибыль, а теперь хорошая. Все мы так живем и к этому стремимся.

— А как же знаменитая армянская высокая музыкальная культура, она сохранилась?

М. М.: Конечно! А какие там джазмены, там такая школа! Чик Кориа вообще умирает, когда приезжает туда. Дело просто в том, что многие покинули Армению. И те, кто сейчас ее населяет, — это, конечно, другой уровень, то есть интеллигенции очень мало осталось.

А. М.: Мы поехали туда с концертами и взяли духовую секцию. Это было просто что-то. Мы же здесь тоже играем, но это небо и земля. Наш барабанщик Игнат Кравцов и другие так сидели на первой репетиции: «Этого не может быть! Этого не может быть!» И это после многих лет работы с лучшими московскими музыкантами. Спрашивают: «А откуда они?» А вот оттуда.

— В чем все-таки феномен армянской музыки? Ведь между, скажем, Дживаном Гаспаряном и группой System of a Down при всей разности стилей все равно можно найти что-то общее.

М. М.: Я думаю, что это, может быть, просто определенная ритмика, если посмотреть на фолк-музыку. Может быть, это на генном уровне.

— У вас остались связи в нынешней Армении? Что там происходит сейчас, с чем связаны массовые акции протеста последнего времени?

М. М.: Мы в политику вообще не лезем. Обязанность музыканта и любого человека культуры — работать на созидание. Нельзя принимать ни одну из сторон, потому что ты ничего не знаешь. Ты, если выходишь на сцену, должен призывать людей к тому, чтобы творить добро, а не к ответу. Чтобы люди не велись, как марионетки.

«СУПРУГА ЮРИЯ НИКУЛИНА НАКОРМИЛА МЕНЯ ПИРОЖКАМИ»

— Из ваших интервью можно узнать, что вы росли в Москве в отнюдь не рядовой семье. Таких детей сейчас называют мажорами.

М. М.: Да, можно и так сказать.

— Сильно отличается жизнь ребенка из обеспеченной советской семьи и аналогичной современной российской?

М. М.: Вы знаете, все зависит от воспитания. У меня очень строгая мама. И в советское время были мажоры, которых баловали и все давали. И мажором я все-таки не была. Да, у нас висели оригиналы картин Зоммера и Айвазовского, но мой папа рано умер, мама уже одна все тянула. И это был только антураж. Не баловали меня. Думаю, даже если бы было на что баловать, мама бы меня не баловала точно. Потому что я огребала еще как.

А. М.: Спасибо Советскому Союзу.

М. М.: Есть спортсмены, которые с детства постоянно на сборах, но аналогично и с музыкантами. Мы с пяти лет сидим, репетируем, работаем по этим концертикам и конкурсам. Я была пианисткой.

Еще мне очень нравилось в библиотеке имени Гоголя. Я перечитала там все, тем более что болела Гоголем и болею до сих пор. Мало кто знает, что он писал литургии, которые и сейчас исполняют в некоторых храмах. На самом деле излишне демонизируют его образ. Гоголь и Достоевский — это люди, которые физически страдали от того, что происходило в России.

— Проза Гоголя и Достоевского довольно мрачна, а джаз у нас обычно ассоциируется с чем-то радостным и позитивным…

А. М.: Джаз бывает разным. Он, может быть, начался с увеселительного джаза, но потом…

М. М.: А что, в Новом Орлеане очень весело провожают на тот свет под диксиленд (смеется). Мне это нравится, кстати. Я считаю, что о вопросах души думаешь во время жизни и правильно подходишь к своему уходу. Это нормально.

— Вашими соседями по дому в детстве были Юрий Никулин, Ростислав Плятт, Виталий Соломин. Такое окружение как-то повлияло на вас?

М. М.: Ростислав Янович Плятт был нашим родственником. У моего деда по матери был брат, который уехал в Гамбург, он был женат на племяннице Плятта, и тот был нашей единственной связью с ними. Он был выездной и привозил оттуда письма.

А в Доме полярников, в который мы переехали, жил Виталий Соломин, который въехал в квартиру Юлиана Семенова, такой они совершили обмен. И у Семенова я брала интервью, была журналисткой, у нас в школе №112 был радиокружок. Вы знаете, что поразительно, к кому бы я ни пришла… Ну Плятт меня знал, но Юрий Никулин меня не знал, Юлиан Семенов, на минуточку, меня не знал. Я приходила, звонила в дверь, говорила, что я из 112-й школы, пришла взять интервью, а была тогда в пятом или в шестом классе. Я такое уважение чувствовала, это был такой уровень людей…

А. М.: Спасибо Советскому Союзу.

М. М.: Семенов меня проводил в свой огромный кабинет. Я помню этот огромный коричневый стол с зеленым сукном. И он на мои наверняка идиотские вопросы отвечал. А супруга Юрия Никулина меня еще и накормила пирожками. Это были люди, которые уважали людей. Вы можете сейчас вот так прийти к Федору Бондарчуку?

— Наверняка все закончится возле консьержа, это если ты еще попадешь на территорию дома.

М. М.: Причем Бондарчук будет не против, но консьерж…

А. М.: Надо учитывать, что в советские времена у нас по периметру страны были консьержи (смеется). И они нас оптом защищали всех.

— Ощущается, что вы ностальгируете по Советскому Союзу, в те времена разве не было препятствий для музыкального развития?

М. М.: Там все нормально развивалось. Музыка была на первом месте, джаз был шикарным!

— А как же, например, борьба со стилягами?

А. М.: Ну у всех бывают переборы. Она же не продолжалась до 80-х годов. В Советском Союзе, конечно, перегнули с идеологией. А саму административную систему можно было не ломать и оставить. Потому что многие страны сейчас тоже приходят к централизации, многие и не отпускали от себя те бизнесы, которые всегда были государственными. А у нас шашки наголо! В 1917-м — всех расстрелять! В 1991-м — от всего отказаться! Подождите, там было столько хорошего! Нет, мы отказываемся от всего! Такое ощущение, что дети делают революции. Потому что взрослый человек подумает: вот это разумно — давай оставим, а вот это лишнее.

«ОЙ, СТАРУХА, НАДО ТЕБЯ В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ ПОСЛАТЬ»

— Как живется нынче музыканту в Москве? Например, считается, что для актеров сейчас настоящее раздолье, ведь столько снимается сериалов. То есть хорошие возможности для заработка, хотя и приходится играть во всевозможной халтуре.

А. М.: Если брать музыканта как единицу, то он крутится как может. С тем поиграл, там кому-то записал на студии, там пошел халтуру отыграть, тут на гастролях кого-то заменил. И так все по кругу. В Америке, кстати, очень многие музыканты, которые вечером выступают, целый день сидят в офисе. И это повсеместно. Там за счет музыки живут в основном только звезды.

М. М.: То есть нет такого творческого момента, когда сел и что-то свое сделал. Это может позволить себе только человек, у которого прикрыты тылы. А вообще, музыкантам очень трудно, особенно инструменталистам. Раньше люди выпускали альбомы и с этого имели деньги. Сейчас это просто сказка, бессмысленно выпускать пластинки для продажи.

— А как дела у вокалистов? Ведь многие делают хорошую музыку, а потом отправляются в бойз-бенды. Например, вы когда-то работали с Жаном Милимеровым, а потом он стал солистом группы «Премьер-министр».

М. М.: Знаете, как он пел? Это было просто… Но ничего личного — это просто работа. Это точно не повод, чтобы постебаться.

А. М.: Я помню, как Жан пел. Он просто вышибал мозг.

М. М.: А потом вдруг пришел, я ему говорю: давай споем I Believe I Can Fly. А он: да ты что, я уже на английском не пою… Надо отдать ему должное, Жан остался в хорошей музыке. То, что он поет на русском языке, он сам пишет. Бывает намного хуже, когда люди уходят в такую галимую ситуацию, что даже стыдно.

— Но при этом есть и такие поп-артисты, которые даже на гастроли в провинции возят с собой огромное количество музыкантов, а то и целые оркестры, например Николай Носков, с которым вы работали. Или, например, недавно в Казани удивила Полина Гагарина, у нее была целая струнная группа.

М. М.: Это так же как и у нас, в нашем коллективе 12 человек. Это личный выбор артиста.

А. М.: Тот же Сергей Мазаев или Антон Беляев из Therr Maitz, который притащил целый симфонический оркестр из Лондона.

— Таких артистов в нашей стране можно пересчитать по пальцам одной руки?

М. М.: Я думаю, что чуть побольше. Тут еще зависит от твоих возможностей. Допустим, Беляев — сам себе продюсер. Полише Гагариной повезло с Константином Меладзе. А есть такие продюсеры, которые считают, мало ли что ты хочешь, будет как я сказал. Например, мне очень обидно за Анастасию Спиридонову. Она феноменальная, бомбическая дива, плюс у нее авторский проект такой ломовой. Но ей не дают его реализовать.

— А она после «Голоса» не стала сотрудничать с Агутиным?

М. М.: Нет, у нее другой продюсер. Они с Леонидом дружат, все нормально, он сам переживает.

— Но продюсер считает, что для Спиридоновой лучше участие в шоу «Три аккорда».

М. М.: Да, и чтобы какой-то Стас Михайлов ей говорил: «Малышка, иди сюда». Просто в глаз, кто ты такой! Перед тобой стоит артист на 10 голов выше тебя, а он этого даже не понимает. В чем феномен Стаса Михайлова? Значит, у нас такой уровень.

— Зато телевидение и три сезона «Голоса» превратили, например, Диму Билана из сладкоголосого мальчика в белой майке в настоящего музыкального мэтра.

М. М.: Он был им всегда. Просто об этом никто не знал. Как преподнесут артиста, так и будут его воспринимать. Он закончил Гнесинку, у него прекрасное музыкальное образование. Дима — очень добрый человек, очень сердечный, образованный, профессиональный. Никогда под фанеру! Это человек, уважающий музыку и очень страдающий, потому что ему прилетает постоянно. Непонятные люди, не зная его, пишут не самые приятные вещи. Оставить надо человека в покое с его личной жизнью.

— Вы бы хотели поехать на «Евровидение», но уже не в качестве бэк-вокалистки?

М. М.: Может быть. Юрий Аксюта пошутил в Норвегии, когда я приезжала туда с Арменией: «Ой, старуха, надо тебя в следующий раз послать, а на бэке все те, с кем ты ездила на «Евровидение» (смеется). А это Билан, Ани Лорак, Дмитрий Колдун и другие. Я говорю, что да, креативный проект бы получился. Кстати, Дима Билан наверняка был бы только за.

— Как вы относитесь к этому шоу?

М. М.: У меня прекрасно отношение к «Евровидению». Почему? Чтобы это понять, нужно там побывать. Это такой бэкстейдж, это такая работа всех технических служб. И очень добродушная атмосфера. Конечно, в профессиональном смысле это не имеет никакого отношения к музыке, смешно даже об этом говорить. И это понятно. Поэтому и не угадываю никогда победителя, я выбираю по одним критериям, а они — по другим. Но там внутри очень приятно работать.