Маша слоним биография личная жизнь
У Марии Филлимор-Слоним очень необычная эмигрантская судьба: из России она уезжала дважды. В первый раз в 1974 году, второй раз – в 2016. Она известный журналист: еще до распада СССР она работала в Русской службе «Би-Би-Си», позднее – на российском телевидении и радио. Внучка наркома иностранных дел СССР Максима Литвинова и английской писательницы Айви Лоу, вдова лорда Роберта Филлимора.
Катя Никитина и Анастасия Тихонова отправились в гости к Маше Слоним в Девон и расспросили ее о том, как ей живется в английской глубинке с многочисленными домашними любимцами, чем жизнь в Англии сегодня отличается от жизни в Англии в 70-е, каково быть членом английской аристократической семьи и почему она уехала из России второй раз.
О переездах
Как получилось, что вы снова решили переехать в Англию?
Я к этому шла несколько лет. Мне становилось как-то душновато в Москве. Потом стало душновато в стране. Появилось ощущение, что я больше ничего не могу сделать, и это было мучительно. И зима надоела длинная – в общем, я поняла, что больше не могу.
У людей бывает какой-то триггер для переезда. Для кого-то это был Крым, для кого-то – другое. Какой триггер был у вас?
Триггеров было много. Атмосфера менялась очень сильно с 2000 года. Я вела на Рен-ТВ передачу «Четвертая власть» – ее закрыли, потому что все закрывали, и нас тоже закрыли. Но я еще какое-то время продержалась. Но все равно кольцо сжималось. Даже не вокруг меня – мне, в общем-то, ничего не грозило. Просто какое-то ощущение отвратительности всего. Людей стали арестовывать: случилась Болотная и прочее. Ощущение беспомощности, когда не можешь ничего сделать. Вот это все и заставило. Одного триггера не было – они накапливались.
К тому же, мой младший сын встал на ноги, женился, у него удачная карьера в театре и кино. И я поняла, что могу оставить его. Отдала ему и его жене дом, в котором мы жили, и уехала.
Как вам последний переезд дался, легко или сложно?
Это было легкое решение, и переезд был легким. Я забрала несколько маминых картин, семейный фотоархив, мамины бумаги, черновики, переписку папиных родителей, несколько его небольших скульптур (отец Марии – скульптор Илья Слоним, мать – художница Татьяна Литвинова – ред.) и велосипед. У меня есть подруга, и у ее мужа – частный джет. Небольшой. И на этом частном джете все вещи свои и перевезла. А для собак и котов я наняла специальную перевозку, такой вэн, они ехали почти 50 часов. Коты тяжело дорогу перенесли, болели потом, а собаки, как увидели меня здесь, очень обрадовались, и все сразу стало на свои места.
А как в 90-е вы решили приехать в Россию?
Я же здесь жила почти 15 лет и была замужем за англичанином. Потом он умер (второй муж Марии барон Роберт Филлимор умер в 1990 году – ред.). И все сошлось: перестройка, стали пускать обратно нас, эмигрантов, и еще известная продюсерская компания Brook Lapping пригласила меня снимать с ними в Москве многосерийный документальный фильм «Вторая русская революция» для «Би-Би-Си». Тогда я поняла, что пора закрывать английскую страницу моей жизни. Я не думала о том, что я возвращаюсь. Казалось, еду на время – пожить, поработать, но получилось, что застряла на 20 с чем-то лет.
О лорде Филлиморе
Сильно ли отличается сегодняшняя жизнь в Англии от «прошлой жизни» – до 1990 года? Аристократический титул, наверное, накладывал какие-то обязательства?
В ту мою эмиграцию мы жили в поместье моего мужа-лорда. Да, это ко многому обязывало. Например, у нас была своя команда по крикету. И надо было иногда, в дни матчей на нашей площадке принимать гостей. В главном доме жила мама Роберта. А мы жили в перестроенном амбаре – он назывался Crumplehorn Barn. Туда к нам приезжали друзья. Но формальные приемы были в большом доме. Еще в поместье было много фермеров, которые арендовали фермы и землю у Филлиморов. Фермеры считали меня русской принцессой. С уважением относились.
Как вы познакомились с лордом Филлимором?
Познакомились мы в Лондоне. Я жила в Хэмпстеде, и у меня приятель Зиновий Зиник ходил в соседний паб. Я тоже туда ходила. И как-то он познакомился в пабе с Робином. Я его видела до этого на улице – он мне очень нравился: два метра роста, худой, бриджи, гольфы, бородка. В то время он читал «Войну и мир», и они разговорились с Зиником за кружкой пива. А у меня квартира была рядом, и Зиник привел его туда. И Робин увидел во мне Наташу Ростову. Вскоре после этого он пришел с чемоданом и с пишущей машинкой и остался. До этого он был женат на аргентинской танцовщице. У Робина вообще были экзотические вкусы: он с ней познакомился в «Белой лошади» в Париже. Мое появление было облегчением для семьи, потому что я была не аргентинской танцовщицей из «Белой лошади», а «русской принцессой».
То есть это он у вас остался, а не вы переехали к нему?
Он жил за углом с первой женой. Дом он оставил жене и переехал ко мне в квартиру. А потом мы переехали к нему в поместье, в домик егеря, где не было ничего. Туалет был деревянный, на улице. Отопления вообще никакого не было – только каминчик маленький, который углем надо было топить, с забитой трубой. Было очень холодно. У меня кремы, я помню, на подоконнике стояли – баночки лопались на морозе. Ложиться в постель было невозможно, пока мы не открыли для себя электрические наматрасники – под простыню можно класть. А еще, помните, были такие сковородки – с крышкой и длинной ручкой. Туда клали горячий уголь из камина и клали в постель, чтобы ее согреть. Так у нас даже этого не было, потому что камин не работал. Спасались электрическими наматрасниками.
Насколько верны стереотипы про английскую классовость? Что люди разных классов редко пересекаются, а уж люди разных национальностей и классов – тем более?
Национальности точно пересекаются. Классы тоже, но это зависит от того, куда ты попал. Но Робин вообще был большой оригинал и эксцентрик. Он как раз стремился выйти за рамки. И, наверное, помогло то, что я иностранка, я ни к какому классу не принадлежала. Но с другой стороны, я помню, у нас была берейтор Линда. Мы с ней, казалось, вполне подружились. Но ушло примерно три года на то, чтобы она почувствовала, что мы с ней, в общем-то, на одной планке. Три года! И когда мы уезжали, она оставалась в доме с мужем Дэвидом. А у меня не было лишней гостевой комнаты. И я Линде говорю: «Спите в нашей спальне». А у меня уборщицей в этом доме работала ее сестра – и она с ней перестала разговаривать, когда та согласилась спать в нашей спальне. Они поссорились. Так что, да, есть, конечно классовые предрассудки. Я думаю, что и сейчас тоже есть.
А вы не чувствовали, что вы не на своем месте?
Нет. Мы до сих дружим с семьей, они приглашают меня на Рождество. Тоже, может быть, потому, что я иностранка. А еще племянник Робина, которому перешли поместье и титул, женат на француженке русского происхождения Натали. А мама Робина была португалка, из португальской аристократии. Так что иностранцы в семье были и до меня. Я при этом была не только иностранка, но еще и журналистка, работавшая на «Би-Би-Си» – это тоже могло бы иметь значение, мне кажется.
То есть невестка-интеллектуалка их устроила?
Устроила. После стриптизерши.
Какие светские обязанности вам приходилось выполнять?
Их было мало. Все обязанности исполняла Энн, мама Робина Она знала, как это делать, она там жила в большом доме и принимала. Я немножко помогала, когда требовалось мое присутствие. Но, в общем, никаких обязанностей не было. С этим титулом я имела право пожизненно носить фамильные драгоценности. А я даже их не видела – они лежали в сейфе в банке. Про Аманду, первую жену Робина, аргентинскую танцовщицу, рассказывали, что она взяла какой-то ценный браслет или кольцо и не вернула, якобы потеряла. А эти драгоценности миллионы, наверное, стоят. И я подумала: зачем вообще мучиться. Так и не узнала, что за сокровища я могла на себе носить все это время. Звание лорда позднее перешло к Франсису, племяннику Робина. Сегодня он – лорд Филлимор. Я осталась просто Lady Phillimore, а Натали – the Lady Phiillimore.
А какая разница?
Она действующая леди, а я как бы вдовствующая. Но титул остался. Когда я меняла паспорт, я даже спрашивала: «Я имею право дальше этот титул сохранять?». Оказалось, да, он он сохраняется. Как американский президент – на всю жизнь президент.
Дом, в котором вы живете сейчас, – как быстро вы его нашли?
Это тоже интересная история. В Англии майорат, все передается по мужской линии: титул, наследство, земли, имущество. Филлиморы очень богатые, если вы посмотрите в South Kensington, многие улицы носят имя Филлимор. Это все их. У них там 11, кажется, улиц и много земли в других местах.
Если бы у нас был сын, это все перешло бы ему. А так, поскольку у нас не было детей, у меня был сын от первого брака, все досталось племяннику. А мне ничего. Только то, чем мы вместе пользовались, квартира, машина… Но семья Филлиморов организовала для меня денежный фонд. И дом, где я жила в поместье, был оставлен мне пожизненно. Я не могла передать его сыну Антону, но имела право там жить до смерти. А потом, когда я собралась уезжать, мои адвокаты сказали: «Что-то многовато мы платим налогов. Давай вернем этот дом поместью и попросим, если ты захочешь вернуться, чтобы они тебе равноценное купили». И они подписали это обязательство. И положили кроме фонда еще стоимость этого дома на счет.
То есть они очень благородно поступили.
Очень. Я жила с процентов. И когда я решила возвращаться, я сказала: «Пусть они что-нибудь мне купят». И они купили мне этот дом. Антон его выбрал, показал мне, я увидела и сказала: «Больше мне вообще ничего не надо, вообще ничего смотреть не хочу». А те деньги, что были изначально, они все равно оставили как капитал. То есть я их не могу тратить, но проценты капают, я на них живу, когда не пишу для каких-нибудь изданий.
У вас такие интересные периоды: жизнь в Союзе до 1974 года, потом жизнь в Англии до 1990, потом жизнь в России до 2016, сейчас снова в Англии. Это четыре разных жизни или продолжение одной?
Они четыре разные. Но [связь между ними] есть. Во-первых, у меня бабушка была англичанка. И когда я приехала в Лондон первый раз, я его узнавала по Диккенсу и по бабушкиным рассказам. Я не ехала совсем в чужую страну. И язык, конечно, который мне от бабушки достался. И позднее, когда я снова стала жить в России, я часто ездила сюда в гости. И все-таки было время, когда был отрыв. Я уехала из Союза, и меня 13 лет не было. Я была уверена, что не вернусь никогда. Никто не думал, что мы сможем когда-нибудь вернуться. Тогда не было интернета, люди из моего круга заграницу не ездили – их никто не выпускал.
О питомцах
Когда вы переезжали, у вас было пять собак. Одна не доехала?
Нет, я вывозила четыре собаки – одна умерла в прошлом году. И три кота.
Я смотрю, они большое место занимают в вашем распорядке дня.
Конечно. Все вокруг них в каком-то смысле крутится. Потому что я всегда думаю: господи, они так мало живут, им надо давать как можно больше, чтобы эта их жизнь была наполнена. Они меня так любят. Им надо много бегать. Вокруг меня повсюду выпасы с овцами, за которыми они гоняются, потому я снимаю для них поле.
Вы снимаете поле, арендуете?
Да, тут у фермера арендуешь поле на полчаса или на час. Поле специально устроено для выгула собак. Там хороший забор, все сделано специально для собачьих прогулок, прямо у моря, с видом на устье реки, где она сливается с морем. Полчаса за шесть фунтов. Ехать туда 45 минут, но мои собаки любят на машине прокатиться.
Здесь же вокруг столько места, зачем арендовать что-то? Почему их нельзя просто отпустить побегать?
Да, у меня тут есть небольшое поле. Они здесь бегают, но им надоедает одно и то же. А там им очень интересно, другие запахи. Из-за овец вокруг мы не можем развернуться. У меня же были неприятности: мои собаки подрали овец. Приходила полиция, пришлось платить фермеру. Я потом потратила 600 фунтов на всяких тренеров и бихевиористов, но в конце концов отчаялась и поставила невидимый электрический забор вокруг всего участка по периметру. И собаки за него не выходят. Это было самое мое удачное капиталовложение.
Расскажите про характер собак.
Этот наглый – Джока, Джокер. Он считает, что он вообще то ли мой муж, то ли хозяин дома. Он следит за порядком. Он все знает, все понимает. Подслушивает мои разговоры телефонные. Он выбегает, открывает дверь, становится на задние лапы, открывает дверь и бежит, сидит у машины и ждет. Он главный. Привык к тому, что со мной ездит в машине. Ласка – нежная девочка. Нежная-нежная. У нее лобик пахнет медом.
А еще есть Арчи, он собачий аутист. Он людей боится, особенно мужчин. Не очень смотрит в глаза. Собаки точно знают границы, они не нарушат чужого пространства. А он нарушает пространство все время. Неуклюжесть в нем какая-то есть.
Как они с котами ладят?
Хорошо. Арчи любил хулиганить, особенно когда [в России] жили. У него была подружка Жулька, он письма ей пишет иногда. Они любили из хулиганства погонять кого-то там. А здесь он пытался – но здесь никто с ним этим не занимается. Теперь у него другая игра. Теперь он лежит ночью на подоконнике в спальне и выглядывает дичь – оленей и косуль.
О деревне
Вы общаетесь с соседями, с соседними фермерами, кто живет в этих деревнях?
Нет. Когда я делала репортаж по «Брекзиту», я беседовала с фермерами и немножко с ними познакомилась. Ужасно милые, прекрасные, но не могу себе представить, как бы я с ними дружила. Вот у меня ближайшие соседи. Она – капитан команды звонарей нашей церкви, а он – староста церкви и еще член местного совета. У нас очень дружеские отношения, мы ручками машем друг другу. Тут все друг другу машут ручкой из машины. Они пришли, принесли мне мед, когда я только приехала. Но, по-моему, они меня не любят.
Почему?
Не знаю. У них война была с Роузи, предыдущей владелицей этого дома. Роузи мне про них гадости всякие рассказывала. И они ее не любили. И мне, кажется, передалось это. Хотя все очень мило, все улыбаются. Пару раз какие-то люди с собачками приходили. Кого-то я сама приглашала. В деревне живет одна учительница – пару раз она заходила, мы с ней выпили вина. Но так – нет. Люди в деревнях очень закрытые – не от иностранцев даже, а вообще от инородцев из других деревень. Мне рассказывали, что в Корнуолле в одной деревне кто-то однажды постучался в один дом и спросил: «Вот такие-то здесь живут?» – «А-а-а, newcomers?». А эти newcomers лет двадцать уже живут, и они англичане, вообще чуть ли не из соседней деревни. Я познакомилась здесь с одной компанией англичан, которые работали и жили в разных странах и сейчас все вернулись в Девон, на родину. И все одно и то же рассказывают: к ним относятся как к чужим.
А когда вы жили в Лондоне, не было такого?
Нет. В Лондоне по-другому, конечно. Здесь сельская жизнь.
Как вы думаете, с чем это связано? С недостатком коммуникации, или это такая консервативность?
Консервативность. Они же за выход из ЕС голосовали, 70%. Еще у них когнитивный диссонанс со мной. Все же знают, что я иностранка, а еще и леди. Как это вообще возможно? Что вообще происходит?
Спрашивали?
Никто не спрашивал, это англичане, никогда в жизни они напрямую не спросят. Все знают от почтальонши. Я иногда бываю в деревенском клубе. Когда Меган и Гарри женились, у нас на следующий день в клубе тоже был праздник. Там они даже маски королевской семьи сделали, был обед. И мы общались. Раз в год можно так пообщаться. Но в гости они вас не позовут. «Oh, you must come for lunch» – такого вы не услышите.
Вам здесь не одиноко?
Нет, совершенно не одиноко. Ко мне приезжают много друзей, и ночуют, и живут, и просто в гости. Да и одна я люблю быть, тем более я никогда не одна. Вокруг собаки и коты, по ту сторону холма живет старший сын Антон.
Друзья у вас больше русские или английские?
Сейчас русские. Когда я жила здесь в ту эмиграцию, у меня были и английские тоже. Я и в Лондоне жила, и в Оксфордшире жила, на «Би-Би-Си» работала – там у меня было больше английских друзей. Они остались. Но с ними надо общаться в Лондоне, и иногда я езжу повидаться. А иногда они ко мне приезжают. Но редко: все заняты, все работают. А я активность проявлять не могу, потому что у меня собаки. Максимум могу их оставить на сутки. Уезжаю в Лондон, ночую у сестры и на следующий день возвращаюсь. Собаки сами дверь открывают, в сад выходят. Еду оставляю. Так что в этом смысле все нормально, они самостоятельные. Но, конечно, скучают.
Вы не боитесь оставлять дверь открытой?
А что такого? У меня всегда дверь открыта, и ворота открыты.
Сильно отличается сельская жизнь в Англии от сельской жизни в России?
О, да. Нет здесь пьяного Сашки-соседа, который кричит: «Убью на х…!» через день. И кидает в нас какие-то монтировки. Никто собак не материт. Нет этой нервной атмосферы совсем.
Шансон никто не включает?
Да. Тихо. А главное, что все красиво, не цепляет глаз уродство. У нас там, под Москвой, замечательно, поле, речка. Но приглядишься: тут понастроили, там развалилось, тут помойки, на реке кучи мусора. Или эти особняки ужасные. Заборы шестиметровые, зеленые, а еще стали синие какие-то делать, едкого синего цвета. Это ужасно. И это меня скребло просто все время. А здесь куда ни посмотришь – все красиво, ничего не испорчено.
А есть что-то, что вы хотели бы изменить здесь?
У нас был опросник, что бы мы хотели изменить. Там был среди прочего вопрос про паб. И я подумала: меня не очень устраивает наш старенький паб со старенькой Мэри, которой 97 лет. Она уже не очень справляется. Вот хотелось бы что-нибудь более оживленное. А так, все здесь прекрасно и меня устраивает.
Фото Анастасии Тихоновой. Об интересных людях, живущих в Англии, читайте тут: t.me/zimamagazine
Она родилась в знаменитом Доме на набережной в семье сталинского наркома иностранных дел Максима Литвинова. Любимую внучку Машу за необычный цвет глаз он называл Фиалкой. Если она когда-нибудь соберется писать мемуары, это будут истории с географией. И не только. Журналистка Маша Слоним говорит, что ей очень повезло, потому что она прожила несколько жизней.
— Максима Литвинова сняли с поста наркома, когда СССР взял курс на сближение с фашистской Германией, а в 41-м Сталин направил его в Вашингтон. Странные виражи.
— Известно, что Гитлер не хотел, чтобы Литвинов, как еврей, да к тому же человек, который еще в Лиге наций предупреждал об опасности прихода Гитлера к власти, подписывал советско-германский пакт. А с другой стороны, я уверена, что дедушка сам подал бы в отставку, рискуя чем угодно, лишь бы не участвовать в подписании этого постыдного пакта.
Сталин вернул его на службу в самое тяжелое для страны время, потому что знал, что Литвинову симпатизирует Рузвельт, да и вообще он был популярен на Западе. И дедушка сумел его убедить открыть второй фронт, добиться распространения на Советский Союз ленд-лиза. После войны, когда он вернулся из Вашингтона, Сталин предлагал ему пост министра культуры, но дедушка отказался. В последние годы жизни он был занят тем, что составлял словарь синонимов русского языка. Ему это было интересно.
— Скажите, а ваш дедушка умер своей смертью? Есть версии, что его убили.
— Он умер от инфаркта в своей постели. Известно, что на него готовилось покушение, он должен был погибнуть в автомобильной катастрофе. Мама рассказывала, что дедушка спал с револьвером под подушкой, потому что ждал ареста. Уже посадили его коллег. Против него заводилось дело. На похороны пришла только семья и его водитель. До сих пор помню его фамилию — Морозов.
Дедушка был идеалист по натуре. Он хотел думать о людях лучше, чем они есть. Когда Молотов сказал ему: “Максим Максимович, составьте список верных людей в МИДе, на которых можно положиться”, — дедушка, думая о сохранении преемственности, составил такой список. Все эти люди были арестованы.
— Ваша бабушка, Айви Лоу, была англичанкой по рождению. Читала, что ей удалось сохранить британский паспорт.
— Бабушка вышла замуж за дедушку и, естественно, стала гражданкой СССР. Она приехала сюда после революции и прожила здесь всю жизнь. Впервые она смогла выехать в Англию в шестидесятые. Хрущев ее отпустил после трогательного письма, в котором бабушка просила разрешения повидаться с сестрами. Она съездила на год, но, поскольку мы все здесь оставались заложниками, вернулась. А в 72-м году бабушка написала трогательное письмо Брежневу, смысл которого сводился к фразе: “Отпустите умирать на родину!”. И ее выпустили.
| Леди Филлимор всегда на коне. |
— Счастье, что ее не посадили в годы репрессий!
— Это на самом деле удивительно, потому что бабушка была очень неполиткорректна. Она казалась мне очарованным странником в России, таким английским эксцентриком. В молодости писала романы, два были напечатаны в Англии, в шестидесятые печатала рассказы в “Нью-Йоркере”. В самые трудные, опасные годы инстинкт ей подсказал уехать из Москвы. В 36–37-м она уехала в Свердловск, где устроилась преподавать английский в институте. Скорей всего это ее спасло от ареста. О своих опасениях бабушка написала друзьям в США и попыталась передать письмо через знакомого американского инженера. Но это письмо попало к Сталину. Он показал копию моему деду и спросил: “Что будем делать?”. Дед сказал: “Разорвем!“
— Бабушка воспитывала вас в английском духе?
— Абсолютно. Мы снимали дом в Салтыковке под Москвой, тогда это была деревня. Мне кажется, бабушка хотела нас уберечь от советской пошлости. В Москву мы ездили раз в неделю помыться в ванне. Мы обтирались холодной водой, ели овсянку без молока, конфеты не разрешались. Как-то бабушка прочитала в “Ридерс дайджест”, что самый лучший утеплитель — это газета. Она связала нам с сестрой шерстяные кофты, и мы ходили в школу, шурша газетами. Я это ненавидела. Еще у нас были белые трусики на пуговичках, потому что бабушка считала, что резинка сдерживает кровообращение. Все девочки в классе носили байковые трусики голубого или розового цвета, а нам с сестрой и показать было нечего!
— На каком языке вы говорили с бабушкой: русском или английском?
— Она довольно забавно изъяснялась на русском. Читала нам вслух Диккенса, Джейн Остен в подлиннике. В автобусе она с нами громко говорила по-английски, а мы стеснялись, даже делали вид, что не знакомы, или отвечали по-русски. Время было такое: пятидесятые годы…
— Маша, ваш папа — известный скульптор Илья Слоним. Известны его скульптурные портреты Дмитрия Шостаковича, Сергея Образцова, Анны Ахматовой.
— Бюст Пушкина папиной работы хранится в Русском музее. Портрет Бродского там же. Я обязана своим появлением на свет патриотизму моей мамы, потому что само собой разумелось, что она едет с родителями в Вашингтон, куда дедушку в 41-м направили послом. Мама заявила: “Я не могу уехать, когда моя страна воюет”. И дедушка сказал: “Тогда выходи замуж за Слонима”. Так она вышла замуж за моего папу.
| Первое жюри российской премии “Букер”: Булат Окуджава, Александр Генис, Вячеслав Иванов, Маша Слоним и Джеффри Хоскин. фото из личного архива Маши Слоним. |
— А вы были знакомы с Анной Андреевной?
— Конечно. Она позировала папе в мастерской на Масловке, а к нам домой приходила в гости, всегда царственна и величава. У меня с ее приходами были связаны неприятности. У нас была собака — такса по кличке Месье Трике. Это был страшный шантажист, он чувствовал, когда что-то важное происходит в доме, и начинал лаять низким грубым голосом. Чтобы его утихомирить, приходилось задабривать сахаром. Анна Андреевна сидела за столом и читала только написанные “Полночные стихи”, а Тришка в это время сидел на диване столбиком, и я из сахарницы закладывала ему в пасть рафинад, и не дай бог было промедлить: пес открывал рот с выражением “сейчас залаю!”.
— Иосиф Бродский тоже бывал в вашем доме?
— Родители, а потом и я с ним очень дружили. Он как-то рассказал, что приехала Анна Андреевна из Москвы и дала ему совет: “Познакомься с Литвиновыми и женись на старшей дочке Маше!“ Но не сошлось.
— А поэт посвящал вам стихи?
— Он был очень коварный человек и посвящал мне грубые стихи. У нас в квартире был жуткий бардак, и Иосиф однажды оставил мне записочку: “ту мач оф срач”. Потом мы встретились с ним в Нью-Йорке, когда мы с сыном только приехали и я не знала, как буду жить.
— А как вы оказались в Нью-Йорке?
— В 68-м мой двоюродный брат Павел Литвинов участвовал в демонстрации на Красной площади против вторжения в Чехословакию. Я тоже занималась диссидентскими делами, передавала иностранцам “Хронику текущих событий”. Когда моих друзей стали арестовывать, мама, боясь за меня, настояла, чтобы я уехала. Мой бывший муж уже был в Америке. Сестра тоже эмигрировала, когда ее мужа Валерия Чалидзе, правозащитника, сподвижника Сахарова, лишили гражданства. Я уехала с сыном Антоном в конце 74-го года формально по мотиву воссоединения семьи.
— Что у вас было с собой?
— В то время можно было менять 90 рублей на человека. Из вещей я взяла целый чемодан подарков: ложки, матрешки и льняные простыни. Малой скоростью отправила свою библиотеку — пропало все. Вначале я заехала к Солженицыным в Цюрих, а потом в Лондон. Бабушка хотела, чтобы я осталась в Англии. По ее совету я подала документы на Би-би-си и отправилась в Америку. Там мы встретились с Бродским, и я призналась, что не знаю, чем мне заняться. Он сказал: “Старуха, ты в маразме! “Купил нам с Антоном билет в Детройт и отправил в русскоязычное издательство “Ардис”. Там я начала вкалывать. Мы жили в университетском городке Анн-Арбор. Это был интересный период. Время от времени Иосиф приезжал и навещал нас. Америка — удобная страна для эмигрантов, она быстро дает чувство дома, но это засасывает. Поэтому я даже обрадовалась, когда пришло приглашение на Би-би-си.
| Выйти замуж за лорда. |
— Помните, у Высоцкого? “А потом про этот случай раструбят по Би-би-си. Но на происки и бредни сети есть у нас и бредни. И не испортят нам обедни злые происки врагов!“
— Русская служба BBC оказалась отличной школой журналистики, я проработала 15 лет. Меня даже ценили за отсутствие советского опыта: в Москве я нигде не служила. Грустно было, когда начинали нас глушить. Ощущение такое, будто вещаешь как в вату.
— А где вы жили в Лондоне?
— Снимала домик в тупичке с садом, пока его не выставили на продажу. В то время я получала всего 4,5 тысячи фунтов в год, и дом за 35 тысяч был мне не по карману. Приехал мой приятель, американский журналист, и предложил: “Давай я куплю тебе, а ты отдашь деньги, когда станешь богатой и знаменитой”. Но у советских собственная гордость, и я отказалась. Нашла квартиру, которая напомнила советскую коммуналку: длинный коридор, 6 комнат, одолжила у Солженицыных денег, взяла ипотеку и купила.
— Весело жили?
— Постоянно кто-то гостил. Буковский жил, Зиновий Зиник. Андрей Амальрик останавливался, Люда Алексеева. Виктор Некрасов часто приезжал. Как-то закончилась выпивка, а там с этим строго: в 11 вечера прекращалась продажа алкоголя. Буковский по московской привычке говорит: “Давай на такси съездим!“ Спорить было бесполезно. Поймали такси, и я, стесняясь, спросила: “Вы не знаете магазин, где продаются сигареты?“ Таксист привез нас в район, который населен выходцами из Вест-Индии, там был круглосуточный магазинчик, где продавалась выпивка из-под прилавка. Мы потом часто туда наведывались.
— Маша, а как вы познакомились с вашим лордом?
— Зиник все сделал. Он выпивал с лордом в пабе неподалеку. Робин в этот момент читал “Войну и мир” на английском. Зиник привел его к нам, и Робин, еще пребывая в русском мире, сразу в меня влюбился. Я представлялась ему русской принцессой. Однажды сижу в клубе, раздается звонок — Робин. Говорит: “Я тут у тебя в квартире с чемоданчиком. Я переехал”. Он расстался со своей женой — аргентинской танцовщицей.
— А что было дальше?
— Мы переехали в его поместье под Лондоном. Его мама жила в большом доме, так что мы обосновались в старом домике егеря. Отмыли. В поместье был огромный амбар XVIII века, и нам его перестроили в роскошный дом.
Время от времени приезжали гости. Играли в крикет, устраивались приемы. Мы с Робином все это не очень любили. Надо было соответственно одеваться. Когда мы поженились, я имела право носить все семейные драгоценности, которые хранились в банковском сейфе. Вы не поверите, но я даже не пошла их посмотреть: мне было это неинтересно.
| Нарком Литвинов с внучками Машей и Верой. |
— А чем занимался Робин?
— Он писал, немного печатался. Но у него была проблема, которая выявилась, когда я уже стала с ним жить. Время от времени он впадал в безумие и думал, что он Иисус Христос. Робин был прекрасным человеком в периоды ремиссии и очень опасным во время болезни. Однажды в таком состоянии он сел за руль, и я бросилась на капот машины, чтобы его остановить. За одиннадцать лет всякое бывало. Я научилась с этим жить. Когда Робина не стало, вернулась в Россию.
— А почему вы не остались в Англии?
— Началась перестройка, и я поняла, что интересней здесь, чем там, и мне как раз предложили работать над телепроектом — снимать фильм “Вторая русская революция”.
— Вы живете на две страны и можете сравнивать. В Англии возможна такая коррупция, как у нас?
— Нет, такое невозможно. Там недавно был скандал: члена парламента поймали на том, что он жульничал с оплатой дома: на 20 тысяч фунтов стерлингов обманул налогоплательщиков. И закончил свою карьеру. Человек слаб всюду. Но там есть механизмы, препятствующие превращению коррупции в эпидемию: это независимая пресса и независимая судебная система. И, конечно, выборы. Если ты член парламента, сразу отказываешься от своего бизнеса. Или, если твоя семья связана с каким-то бизнесом, а в парламенте обсуждается вопрос, который каким-то образом его касается, ты должен заявить, что не будешь участвовать в заседании.
— На вашей квартире проводились встречи Московской хартии журналистов. Злые языки говорят, что политики прибегали по первому свистку, как афганские борзые.
— Ничего подобного! Мы думали, кого нам интересно пригласить. Это было закрытое сообщество журналистов: Венедиктов, Корзун, Бунтман, Пархоменко, Миша Соколов, Елена Трегубова, Володя Корсунский, Таня Малкина, Наташа Геворкян. Леня Парфенов был в хартии, но почему-то не приходил. Мы доверяли друг другу, и у нас был принцип неразглашения. Политики знали, что мы не опубликуем того, о чем говорилось в узком кругу. Все было очень просто. Каждый приносил колбасу, бутылку. Как-то пришел Дубинин — глава Центробанка, и засиделся до двух часов ночи. Березовский очень долго отвечал на наши вопросы, рассказывал, пил водку.
— А были случаи отказа со стороны политиков?
— Черномырдинская охрана решила, что это небезопасно, хотя Виктор Степанович готов был прийти. В ФСО наизусть знали мою квартиру. Приходили пораньше, помогали пропылесосить пол.
— Когда все это закончилось и почему?
— Интересный вопрос. В начале двухтысячных. Это совпало с уходом Бориса Николаевича. Все изменилось, и нам стало неинтересно. Да и новым политикам мы были неинтересны, наверное.
— Маша, вы гражданка России или подданная Ее Величества?
— У меня английский паспорт. Мария Слоним — мое рабочее имя, а там я — леди Филлимор.