Коновалов николай александрович личная жизнь семья дети

Рубрику ведет Ольга Ципенюк

Про корни

Медицинская линия в нашей семье, по сути, начинается с деда, маминого отца. Он был главным врачом и главным хирургом 4-й Сокольнической больницы, сам ее строил. Как у всех приличных семей, у нас был сундук, кованный жестью, и, когда однажды мать его открыла, я поразился: там были похоронные ленты деда — почти до верха. То есть дед был настолько популярен, что буквально весь район его провожал в последний путь.

Отец мой учился в Петропавловской гимназии, “Петер-Пауль-Шуле”. Преподавание там велось, естественно, на немецком языке, который он знал в совершенстве, а в какой-то период даже лучше, чем русский. Латынь, древнегреческий — тоже в совершенстве. Французским, испанским, итальянским, английским владел свободно, но это для работы, а древнегреческим, латынью и немецким пользовался абсолютно без какой-либо поддержки.

Мама сначала была хирургом, ассистировала своему отцу. А когда мы с братом родились, стала инфекционистом, чтобы с нами больше времени проводить. Она была невероятно интересная, красивая по-настоящему. Художник Верхотуров, ученик Репина, нарисовал ее портрет, совершенно потрясающий. Видно, у него какое-то особое было к ней отношение. Там дело даже не в красоте, а в том, что он поймал какую-то ее удивительную доброту и мягкость… Это маму всю жизнь и отличало, из-за этого она и страдала больше всего. Природа человека такова, что чем больше он проявляет внимания к другим, тем сильнее это вызывает реакцию отторжения. Когда я стал взрослым, то понял, что самое ценное в человеке — доброта, которая и была в моей матери. Трудно сказать, передалось мне это или нет. Я иногда делаю над собой усилие, чтобы в чем-то походить на нее… не всегда удается.

Про детство

Нас было трое детей поначалу, младший брат умер совсем маленьким, ему было около года, от туберкулезного менингита. Сохранился уникальный фотоальбом — отец снимал его буквально по часам. Видно было, как появлялись и нарастали симптомы: как ребенок слабел, как менялось выражение его лица…

Отец в детстве мне казался суровым, даже избыточно. Но вот уже столько лет прошло, как его нет, а я все больше убеждаюсь, что он во всем был прав. Мне всегда хотелось походить на отца, подражать. Он был человеком исключительно организованным и требовательным, прежде всего к себе. Не всегда это ему легко давалось, но он говорил: “Надо жить так, чтобы ни дня без строчки”. Мы с детства — и я, и брат — любили рисовать, и отец это всячески поощрял. Показывал удивительные книги, у нас была великолепная коллекция старых мастеров, подсказывал сюжеты. Приучил нас к чтению, сам нам много читал. Основные деньги, которые отец заработал, ушли на книги. И каждую он знал, как говорится, в лицо. Мы безумно переживали, когда к нам приходили приятели, копались в книжных шкафах и после этого могли не на то место книжку поставить. Отец возвращался с работы и первым делом смотрел на шкафы: “Кто-то здесь рылся”. Тем не менее очень интересные книги из дома исчезали. Пропал совершенно потрясающий альбом неприличных рисунков Эйзенштейна — они с отцом вместе учились и были друзьями в молодые годы. Сейчас это невероятная редкость, ну а кто-то — я догадываюсь, кто — потихонечку увел…

Про учение

Учился я без особого труда и никогда не задумывался, кем быть. Но родителей окружали в основном медики. Мы с братом спали в кабинете отца, а в соседней комнате он с друзьями обсуждал медицинские проблемы. Из этих разговоров я на всю жизнь запомнил массу интереснейших названий, симптомов редких заболеваний — они как-то гипнотизировали. И, конечно, я поступил в медицинский. Ходил в кружок неврологии, ходил на разборы отца в неврологический институт. Разборы проходили так: выбирались самые сложные случаи, врач докладывал, потом отец сам осматривал больного. Дальше шло обсуждение, и в конце отец раскладывал все по полочкам. Здесь проявлялась его потрясающая эрудиция, умение подмечать и выстраивать логическую последовательность, связывать все симптомы.Это была невероятная школа, каждый разбор — как детективная история. Я решил, что буду неврологом, но не тут-то было. В институт к отцу я пойти работать не мог — тогда семейственность всячески не поощрялась. И он отвел меня к Борису Григорьевичу Егорову, директору института нейрохирургии. Тот мне все показал и в конце говорит: “А здесь сделаем теннисный корт”. Это определило мою судьбу: я представил, как будет здорово — поработаешь, потом в теннис поиграешь…

Про дружбу

Мой ближайший друг — мы с ним учились в школе — давно умер. Не могу сказать, что именно заставляло нас дружить, наверное, разность характеров. Тем не менее он был самым близким. Есть несколько человек, с которыми я учился в институте, мы связаны многие десятилетия, но их мало. Со временем необходимость в дружбе, видимо, атрофируется, исчезает… слишком много других проблем. Те, кто были рядом с детства, из молодости, ушли, а новые почти не появляются. Это нормально.

Про любовь

Мне вообще не очень хочется говорить о любви. Наверное, я человек неподходящий для таких чувств, слишком рациональный и взвешенный. А если уж говорить, то необязательно добираться до истоков, все-таки это должно оставаться глубоко личным делом. Так случилось, что мы с женой знакомились дважды. Сначала случайно, на юге, и это не имело никаких последствий. Повторно встретились через пару лет, и получилось так, что стали жить вместе. Инны уже давно нет, а я понимаю, что это для меня был, наверное, лучший выбор, хотя мы были абсолютно разными. Инна серьезно дополняла меня, меняла мое существование, как я думаю теперь, в лучшую сторону. Она была человек открытый, ее интересовала светская жизнь, развлечения, что мне было, в общем-то, несвойственно. Но она принимала решения и находила аргументы, чтобы я с этим решениями соглашался. И была права — это оказывалось мне нужно. Видите ли, семейная жизнь — сложная конструкция. И пытаться что-то ломать, когда все состоялось, когда устоялись принципы,— будет только хуже.В моей жизни всегда главное место занимала работа, и Инна с огромным пониманием относилась к тому, что я делаю. А что касается наших отношений — приведу пример, который, мне кажется, многое определяет. 10 лет назад мне исполнялось 70. Для меня это было… ну, неважно совсем. Я просто не знал, как вывернуться, как избежать всего этого. А супруга, наоборот, очень серьезно относилась — готовилась, ей было интересно по-настоящему. И накануне юбилея, буквально за несколько дней до него, случилось несчастье — у нее произошла тромбоэмболия легочной артерии. Она тяжело болела… рак. Ее много раз оперировали, химиотерапия и так далее. В общем, она едва держалась. И вдруг — тромбоэмболия. Это смертельное заболевание. Она лежала в Институте онкологии, в реанимации, ее, разумеется, не отпускали. А она сбежала. Нашла в себе силы, организовала мой юбилей, блестяще его провела. Я ничего не делал, все Инна… Это был настоящий жизненный подвиг. Что ею руководило? Думаю, именно то, что нас связывало на протяжении очень многих лет…

Про успех

Не знаю, успешен я или нет. Конечно, то, что есть ордена, награды — это как-то добавляет уверенности, некоторой свободы, может быть, в поведении с другими. Но претензий к себе у меня больше, чем можно было бы думать. Мне кажется, все эти награды отчасти случайны, не в достаточной степени заслужены. Я делаю свою работу… ну, как многие другие, которые всю жизнь делают свое дело. И мое дело ничем особым не отличается, никакого героизма, никакой особой сложности в этом нет.К себе я отношусь строже, чем к другим, это нельзя изменить, да я и не хочу. Просто всегда есть то, чего я не успел и времени уже не хватит.

Про свободу

Я, конечно, несвободный человек. К сожалению, это общая беда. Она идет от нашего воспитания и от нашего прошлого. Меня многое сковывает — какие-то условности, обязательства, навязанные социальной жизнью, государством и так далее. Все время борьба — с собой и с условиями, которые надо преодолевать. У всех это по-разному происходит — кто-то выходит на митинги, кто-то нет. У каждого свои резоны: для одних это политика, других не устраивает, например, что ЖКХ не работает. Да, на это нужно обращать внимание, это крайне важно. Но есть и другие вещи — например, то, как сейчас разваливают Академию наук. Это часть общей тенденции, часть российского вообще характера и образа жизни — сначала развалить, а потом подумать, к чему это приведет. Разрушить до основания, как поется, а затем… И протестовать очень трудно, потому что условия игры крайне несправедливые. Приняты все решения, уже два чтения состоялось, причем никто не заметил, как это все произошло. Я дважды писал какие-то соображения: одно довольно подробное, другое — уже в ответ на эти замечания, на решения, которые приняты Думой. И вот ты понимаешь абсурдность ситуации, но должен действовать по каким-то другими установленным правилам и не можешь вырваться из этого круга. Вот это — ограничение свободы.

Про главное

Знаете, главное в личной и главное в профессиональной жизни у меня не объединяются. Главное в профессии — это приходящее с каждым годом все большее понимание значимости человеческой жизни, ответственности перед ней. Молодым легче — у них этого чувства нет, им проще рисковать. А с возрастом начинаешь понимать, что это недопустимо. Иногда, в том числе и благодаря новым, невероятным диагностическим и хирургическим возможностям, возникает вот это “почему не попробовать?”. Вдруг получится, вдруг человек приговорен, а мы его спасем? И  определить эту грань допустимого — самое сложное: она все время подвижна и во многом зависит от возраста.Если же говорить о личном… Главное, наверное, заключается в том же самом — мне не приходится собой рисковать. Я в основном рискую чужой жизнью. А от природы человек заботится о себе больше, чем о других. Поэтому я и должен относиться к этому по-особому. И именно поэтому мне объединить профессиональное и личное — невозможно.

Про Бога

Я неверующий.Почему обязательно надо во что-то верить? Человек живет по каким-то принципам. Если жизнь показывает, что твои принципы чего-то стоят,— достаточно, это и есть то, что выше нас. Вообще, на эти вопросы, наверное, лучше не отвечать, иначе запутаешься. Вот торжество добра — ну как в это можно верить? Я понимаю, что к этому надо стремиться и человек должен стараться что-то для этого делать, но, к большому сожалению, так не происходит. Есть только одна данность — требовательность к себе. Это единственный путь, чтобы совесть была чиста.

Про деньги

Я вообще не люблю тратить деньги. И они меня раздражают, потому что о них надо думать. Сейчас вдруг всех стали выворачивать наизнанку: какие у тебя доходы, сколько ты имеешь и так далее. И я впервые проверил какие-то сбережения. Деньги у меня, конечно, есть. Вот, помню, была эта… государственная премия, так я ее отложил в сторону. Потому что неизвестно, чем жизнь кончится,— сегодня вроде бы все благополучно, а завтра придется лечиться, и в один день все эти деньги уйдут. Никакие траты мне удовольствия не доставляют.Ну, в магазин хожу. Что покупаю? Только… только еду. Понимаете, наступает момент, когда больше буквально ничего не нужно. Наоборот, если я вдруг какую-то вещь куплю — потом долго успокоиться не могу. Упрекаю себя, что у меня еще полно старых, а я новую приобрел… Ну, ботинки или там куртку — для чего? И если бы на меня свалились огромные деньги — наверное, отказался бы. Я, честно говоря, не представляю, как живут люди, у которых миллионы, миллиарды. От такого с ума сойти можно — это же все время надо перекладывать из одного кармана в другой и думать, что получится.

Про страх

Я боюсь предательства со своей собственной стороны, вот. Трудно в наших условиях быть честным и порядочным именно по отношению к себе… Не всегда удается. Главный это мой страх, или не главный, но думаю, что это очень важно.

Про детей

Наверное, воспитатель я плохой. Знаю, сколько другие люди отдают энергии, души, знаний для того, чтобы действительно помогать своим детям становиться на ноги, я этого по-настоящему не делал. У меня никогда не хватало времени толком заниматься сыном, думать о том, как его развивать и так далее. Наверное, по-другому я и не поступил бы, поэтому нет смысла о чем-то жалеть. При этом Николай полностью оправдывает мои ожидания, особенно в последнее время. Он из тех людей, которые постоянно совершенствуются. Очень современный, абсолютно спокойно обращается с любой техникой, со всем этим современным образом жизни. Вот для меня, например, поехать куда-нибудь за границу, даже не то что за границу, а хотя бы здесь как-то изменить условия быта, это барьер, трудность невероятная. А он совершенно раскрепощенный в этом отношении человек. Наверное, такой, какими люди должны быть сегодня, у них не должно быть ограничений. Жалею, что сам я не такой. Знаю, что другим не смог бы стать, но все равно жалею.

Три слова о себе

Я обычный человек: кому-то, наверное, нравлюсь, кому-то нет… Обо мне чаще всего говорят хорошо, и это меня раздражает — я самоед, мне кажется, что во всех этих похвалах есть элемент несоответствия. Вот мой отец — пример, эталон, к которому я всю жизнь тянулся и тянусь до сих пор. По сей день я хотел бы подражать каким-то качествам его характера, но некоторые из них мне абсолютно недоступны. Вообще не знаю, кто может быть полностью доволен тем, что он делает и как существует. Если есть такие — я за них рад.