Ирина винер выступление в молодости

Винер спускается ко мне ровно в назначенное время. Одета в голубой спортивный костюм. Макияжа нет, волосы распущены до плеч — через пару часов приедет съемочная группа Vogue, которая всем этим займется. Без яркой косметики Винер неожиданно нравится мне гораздо больше — породистое лицо прекрасной лепки, умные цепкие глаза. Суховато здоровается: «Я вас слушаю». Поначалу отвечает холодно и размеренно, редко глядя в глаза. Постепенно теплеет и оттаивает, увлекается, заразительно смеется. Стоит упомянуть о ее воспитанницах, которых она называет «мои дети», как она и вовсе преображается. Не зря гимнастки говорят о ней «мама», а одна из лучших учениц и нынешняя правая рука Арина Зарипова — и вовсе «мамусяка».

— Я согласилась с вами встретиться, потому что мои девочки читают ваш журнал и для них это важно. А для меня всегда было важно, чтобы в гимнастике был гламур, я это слово употребляю только в положительном смысле. Многие гламур в спорте ненавидят, а я всю жизнь за него сражалась.

Спорт и гламур — ее тема. Всегда были те, кто отстаивал пуританскую чистоту гимнастики, чистое усилие, чистый результат. Тоненьких бесполых девочек-подростков, побеждающих силу тяготения. И была Винер, которая билась за то, чтобы в гимнастике был элемент шоу, был блеск, были настоящие женщины с формами, были яркие костюмы со стразами и была, страшно сказать, сексуальность.

— В гимнастике царил такой глупый аскетизм, разве что хиджаб на гимнасток не надевали. Когда я жила и работала в Узбекистане, мамы часто забирали девочек из спорта в 12–13 лет, потому что боялись коротких юбок, осуждения знакомых. Этот страх жил и в моих детях. Я учила их говорить: «Я — сексуальна». Учила признавать свою сексуальность.

Винер никогда не боялась романов своих девочек. Более того — считала, что только влюбленность пробуждает в них настоящие эмоции, необходимые для выступлений. Поощряла присутствие возлюбленных на репетициях, а некоторым «детям» сама нашла женихов.

— Меня всегда раздражало, что гимнастика одержима идеей молодости. Многие девочки слишком рано уходят, боятся, что взрослеют. Глупости, такие глупости! Оля Капранова, Ира Чащина слишком рано ушли, они еще столько могли бы сделать. Недавно Чащина приходила в зал, и я ей сказала: «Ира, не приходи больше. Не мучай меня. Я не могу видеть этой красоты, которую никто больше не увидит». Это заживо похороненная красота, понимаете? Сейчас я мечтаю создать профессиональную художественную гимнастику, чтобы, закончив спортивную карьеру, девочки продолжали бы выступать с концертами — как в фигурном катании. Они ведь все так же гнутся, так же прыгают, так же пластичны, только во много раз богаче эмоционально.

— В моду тоже возвращаются супермодели, которым сейчас под сорок.

— Потому что всем надоела педофилия.

У нее едкое чувство юмора, причем над собой она подтрунивает так же безжалостно, как и над другими. Речь отточенная, образы колоритные и емкие. «Мне все равно, что кто-то там считает. Я считаю до трех. (Это по поводу тех, кто утверждает, что она превратила гимнастику в кабаре.) На телефонные звонки Винер отвечает жестко: «Она выздоровела? Бегать-прыгать может? Чтоб завтра была! Все». На «спасибо-пожалуйста-извините» время не тратит, резко переходит прямо к делу. Ничего и никого не боится — ни в жизни, ни в спорте.

— А чего мне бояться? Кто я такая? Ну да, я теперь президент Федерации художественной гимнастики, но прежде всего я тренер. А ниже тренера никого не бывает. Меня даже с работы никто не снимет. Финансово я обеспечена — спасибо мужу. Так что я не боюсь говорить правду и защищать то, что мне кажется красивым.

— По-вашему, красота в спорте важнее всего?

— Красота везде важнее всего.

— А сила?

— Сила — это тоже красота.

Когда говорят о Винер, вспоминают именно о силе — недаром она так любит повторять олимпийский девиз «преодолей себя». Она выросла в Узбекистане, в семье врача и художника (картины отца украшают бревенчатые стены вокруг нас), но, несмотря на прогрессивных родителей, все равно требовалась редкая сила, чтобы вырваться из пуританских рамок советского Ташкента.

— Я первой в Ташкенте надела черные чулки — это была настоящая революция. И одной из первых — высокие обтягивающие сапоги, они сейчас опять в моде. Носила короткие юбки, такие короткие, что мой маленький сын стеснялся рядом со мной идти. Что-то покупала в подворотнях у спекулянтов, иногда приезжала к ним, как тогда говорили, к открытию чемодана.

Винер отсматривает эскизы всех спортивных костюмов своих девочек и участвует в их разработках. Вспоминает, как постепенно в гимнастике разрешали сначала комбинезоны, потом юбки, потом пайетки. Как они вручную нашивали на купальник Яне Батыршиной крохотные бисеринки и как один арбитр все равно их рассмотрел и Яне сняли за это балл — «А сейчас до шестнадцати тысяч камней на костюме бывает!». Я осторожно замечаю, что воспитанниц Винер часто критикуют за излишнее пристрастие к блесткам и мишуре. На это она презрительно пожимает плечами:

— Уже никто не критикует, потому что теперь весь мир это делает. Все наконец поняли, что зрители хотят получать удовольствие.

Своих девочек Винер одевает не только в зале, но и в жизни — следит, чтобы не были синими чулками, но избегали вульгарности.

— Если вам что-то из их одежды не нравится, вы им об этом говорите?

— Не просто говорю, а сдираю, топчу и выбрасываю! — говорит Винер и снова смеется, но на шутку это совсем не похоже. — Больше всего мои девочки боятся, когда я говорю: «Ты глупая, твое место на дискотеке». Если я сказала про дискотеку, то это уже все, тут они начинают: «Дайте последний шанс!» Нет, есть еще страшнее угроза: «Я тебе беру билет — ты едешь домой, к маме». Это для них вообще конец. Их дом — здесь, в Новогорске. А летом у них теперь есть дом в Хорватии, мне там муж купил большой прекрасный дом у самого моря.

Этот дом у моря я рассматривала на фотографии в рамочке, пока ждала Ирину Александровну. Типичный балканский белый дом с черепичной крышей. Перед домом плещется море, вверх по склону ползет лес и кипарисы. Летом Винер селит туда до сорока пяти человек. Девочки живут по две-три в комнатах, ежедневно тренируются и питаются местными продуктами. «Ничего импортного, ничего генно-модифицированного. Только гречку везем из Москвы. Яблоки — лучше маленькие, с червями. Ничего, что лежало больше одного дня, мы не едим».

— Чем же вы в Москве питаетесь?

— А где у нас здесь можно найти биопродукты? Где? Я тут первый раз со времен Советского Союза пошла на рынок со своим маятником, так я…

— Простите, с каким маятником?

— У меня есть такое приспособление, мой маятник, который я снимаю с шеи и все проверяю — подходит мне или нет. Рыбу хорошую я вообще не нашла. Нашла только одну-единственную приличную курицу, одну баранину и полтора килограмма огурцов. Продавец увидел, что я проверяю своим маятником его красивые огурцы, и сказал: «Попробуйте вот эти, мы их у одной бабушки купили». И вот только эти не очень презентабельные огурцы оказались подходящими.

Винеровский маятник оказался маленьким золотым магендавидом на золотой цепочке, которому она задает самые каверзные вопросы — не только про еду, но, например, про кремы в глянцевых журналах, про лекарства в аптеках и даже про сложные жизненные ситуации. В ответ маятник или крутится («да»), или стоит на месте («нет»).

— Он еще ни разу не ошибся — ни в выборе продуктов, ни в выборе правильного пути. Мне даже врачи, когда прописывают лекарство, говорят: «Покрути-ка своей звездочкой».

При мне Винер спросила «звездочку», можно ли ей зеленую непропаренную гречку, которую я накануне купила в «Азбуке вкуса». Маятник категорически запретил.

— А девочек тоже этим маятником проверяете?

— Девочки в него не верят. А если человек во что-то не верит, то результата не будет, пустая трата времени.

— И как вы боретесь с их лишним весом?

— Тут огромную роль играет генетика. Есть люди, которые все едят и не поправляются — как, например, Амина Зарипова. А вот Алина Кабаева только смотрела на еду — и уже прибавляла килограмм. Бог всегда все уравновешивает. Алина была просто обсыпана золотом и бриллиантами — красота, характер, талант. И расплачивалась тем, что всегда вела полуголодное существование.

Спорить с Винер бесполезно, она сама себе главный авторитет и свое мнение менять не собирается. Ни в выборе воспитательных методов, ни в диетах, ни в одежде. Привезенные стилистами вещи она выбраковывает моментально: «Я песочное не надену, это мне вообще не подходит. И это не мое. Я ведь узбечка!»

— Как вы выбираете одежду?

— Там, наверху, наверное, знают, что у меня нет времени, поэтому, когда я прихожу в магазин, там висит то, что мне нужно. На мой юбилей Юдашкин захотел мне сшить платье. Я ему сказала: «Уважаемый кутюрье! Времени на примерки у меня нет!» Тогда он принес золотое платье. И я сразу сказала: «На нем все золото моих детей!»

Во всем любит яркость и приглушать ее не собирается. Все знают ее знаменитую высокую прическу с завитком на лбу.

— Как вы ее придумали, кстати?

— Когда мне было лет пятнадцать, я увидела такой локон в журнале. Я его себе сделала и с тех пор ношу. В салоны не хожу, все делаю дома, сама. Маникюр и педикюр мне приходят делать в зал, потому что на это у меня тоже времени нет. Но я не терплю неухоженные руки и ноги — это наказуемо.

— Вам никто никогда не помогал одеваться?

— Никто и никогда. Кто бы мне ни говорил: «Это тебе не идет, а это тебе идет», мне наплевать. Я верю только себе и своему отражению в зеркале. Вот у Алины Кабаевой появились какие-то там дизайнеры, стилисты, а я ей сказала: «Алина, ты последнее время плохо одеваешься. Что за дурацкие сарафаны, кофточки какие-то. Это не ты, Алина!» И она послушалась и снова стала одеваться как Алина Кабаева. Она умница, всегда во всем меня слушалась.

— Алина не вернется в спорт?

— Я ее уговариваю, чтобы она сейчас выступила на нашем чемпионате мира в гала-концерте. Она в великолепной форме. Одно время она немного поправилась, но сейчас опять как статуэтка, худенькая, красивая, просто прелесть. Я не знаю, как Алина может жить без этих эмоций, которые она испытывала в зале. Она говорит, что теперь получает удовольствие от того, что помогает людям. Я верю — она хороший, добрый человек. Но я не верю, что в двигательном и эмоциональном смысле она не голодает. Я по ней ужасно скучаю. Даже когда прохожу мимо ее фотографии, всегда ее глажу. И не потому, что она была супергимнастка. А потому, что она любила гимнастику так же, как и я. И так же, как и я, была революционеркой. Мы с ней вместе превратили гимнастику в азартный, театрализованный, сексуальный вид спорта. Многие из ее поз критиковали: «Чего это она закручивает, голову просовывает между ногами?» А потом именно эти позы все фотографировали и печатали. Она делала потрясающие новые элементы и рисковала вообще не получить оценку, но она ничего не боялась. И, как и я, хотела идти вперед.

— Вы часто вспоминаете, что вы восточная женщина, а многие ваши знаменитые ученицы были смешанных кровей. Чем отличается восточная женщина от русской?

— У восточной женщины больше потенциала к сексу. Больше породы, скрытых эмоций, которые надо из нее вытащить. Все мои самые выразительные девочки были с кровинкой Востока.

— Правда, что вас в молодости звали в модели?

— Ходил за мной года четыре один тип, который уговаривал меня сниматься в мехах. Говорил: «У вас есть порода, а для мехов нужна порода». Но мама сказала: «Снимет, отрежет голову, вставит другое тело и будет показывать тебя голую».