Бывшая жена и дочь домашнее

эээ мммммм. что за паника? вы-тетя с сыном, пора уже иллюзий касаемомужиков не питать, тем более он по ходу специально выбрал детную, чтоб на своего ребенка почаще отвлекалась и не мешала общению с бывшей семьей. кто с бывшими жить нехочет-бежит роняя тапки и невспоминает

Как вы с такой кашей в башке живёте вообще?)

Что не понятно? Вы будете любовницей здесь, а там семья, жена, ребенок.

И вообще, автор, вот честно скажите, совсем не стыдно лезть в семью, где грудной ребенок? У них, вероятно, проблемы связанные с рождением ребенка, а тут вы такая, с раздвинутыми ногами и на все готовая, лишь бы мужика увести. Неужели это для вас счастье?

А мужло же примитивное, выбирает, где ему удобнее. Какое ж удобство с младенцем? Вас пока выбрал. Младенец подрастёт, туда переметнется, если конечно жена разрешит. Или вообще будет мотляться как это самое в проруби. Они любят эти мотляния. Потому что себя любят. Знаете, как удобно, когда у тебя две бабы в пользовании?

Она брошенка и РСП. Чего Вам её опасаться?

Фу, дрянь. Так тебе и надо.
Мужик, конечно, ни одного доброго слова не заслуживает. Ну а ты-то что удивляешься. Жене врал, тебе будет врать. Но тебя нисколько не жалко.

Не представляю, как женатого мужика можно притащить в дом к своему ребенку и родителям. Еще и брать у него деньги. Автор, у вас вместо мозгов кисель?

Ну а что вы хотели? Вы изначально были запасным вариантом. Надо было его уже на этапе “воссоединения с семьей” слать. Типа хотел к жене, вот и вали. А вы спокойно отнеслись, вот он и решил, что вас уважать не надо, и считаться с вами тоже. Нагуляется, вернется, вы же его опять примете.

Не понимаю вашего недовольства. Пока жена не бывшая официально, она жена. Точка. Где жена, там и семья. Да, в семье не всегда все гладко, бывают и ссоры. Тем не менее. Он как был в семье, так в ней и остаётся. Развода не было. Вы просто развлечение и должны это понимать, какие претензии? Сами поставили себя в это унизительное положение. Какие обиды? У вас нет никаких прав, вы по всем параметрам не можете ни на что претендовать, кроме общественного осуждения.

у вас самой ребенок, с какой стати вы лишаете 8 МЕСЯЧНУЮ девочку отца ??? да, он может развестись с женой, но папой то быть не перестанет. И должен и воспитывать своего ребенка, и видеть ее, и материально поддерживать. А что, теперь он ка к раб только вашего отпрыска содержать обязан ? Что за бред. Тетка совсем обезумели. Мужчины должны забыть и выкинуть на помойку своих родных детей, даже младенцев, а все денежки вкладывать в чужих отпрысков. Мужик, кстати, и ребенка и мать в декрете содержать обязан

Автор, звоните ему почаще, и разговаривайте подолгу! До жены, наконец, дойдёт, что есть вы, и она сама благоверного выгонит, ну а там он, уже, никуда не денется, и снова выберет вас.

Автор,Вы взяли грех на душу,теперь за него будете расплачиваться всю жизнь.Что ж тут удивительного и неприятного? Это только начало,и все справедливо!Оставьте отца его ребёнку!Своему ребенку не сохранили,так другому малышу жизнь не ломайте!задумайтесь,будете и Вы и дети Ваши этот грех отмывать!Найдите свободного мужчину/разведенного до Вас/вдовца.

Вы с сыном, он с дочерью. Что не так?

В последнее время Гриша домой идти не особо хотел. Не тянуло его туда, а даже наоборот.

После работы все чаще ехал он к холостым товарищам на пиво. Или даже к родителям.

Товарищи, коллеги с автобазы, прихлебывая пенное, посмеивались над Гришей, давали ему глумливые и дурацкие советы в отношении жены его Анны. Называли обидным словом “долбодятел”.

Визиты к родителям добавляли апатии: бесконечное их нытье про мизерную пенсию, здоровье, плохой сон, дорогие лекарства. И про сына-идиота, который женился на деревенской хабалке, а сейчас ведет себя, как беспомощный ослик Иа. И это в тридцать пять-то лет!

Ехать хотелось куда угодно, но не домой, не в свою собственную квартиру. Этот момент особенно задевал – он единственный собственник жилплощади, но путь ему туда заказан.

Гриша чувствовал себя каким-то дураком. Дураком без писаной торбы. Будто его обокрали среди бела дня ушлые цыганки. И вот он стоит, нелепо рот открыв. И глаза таращит удивленно.

Квартиру эту, трехкомнатную, Григорий получил в наследство от дедушки. Обустроил там когда-то комфортную бирючью берложку. Жил и не тужил.

А сейчас все – нет его берложки.

И пользуется ей, квартиркой этой, не он, Гриша, а кто-то иной. Оккупант и тать.

Квартира Гришина была плотно оккупирована женой Анной и ее дочерью Дашей.

Даша была ребенком жены от первого брака. Четырнадцать лет, семьдесят килограммов веса. Прыщи и базлание по любому поводу.

Именно они, Аня и Даша, с некоторых пор отпугивали Гришу от родного жилища, как вампира молодой и ядреный чеснок.

Если ему еще хотя бы год назад сказали, что все будет вот так, то от Аньки он бежал бы гигантскими шагами. Шарахнулся он бы от нее, как черт от ладана. Обежал бы ее по дуге размером с Луну. Выколол бы себе оба глаза, лишь бы не воспылать к ней губительными чувствами.

Но ему, дураку, казалось тогда, на момент их знакомства, что вытянул счастливый билет – пышную, горячую женщину. Страстную. При собственной жилплощади и финансах. С уже почти взрослой дочерью, которую взращивали Анины родители где-то у себя в деревне.

Жилплощадь у супруги имелась – частный дом, который она сдавала семье приезжих из ближнего зарубежья. Деньги, вырученные от сдачи дома, копила, хранила на карточке.

Зарабатывала, опять же, нормально. Торговала на рынке, продавала свинину – мясо ей возили деревенские родственники.

Анна отлично готовила. Каждое утро, едва отдышавшись от исполнения “супружеского” долга, она задавала вопрос: “Что желает мой сладенький зайка покушать сегодня?”. И зайка, то есть Гриша, желал всякого: борща, котлет, пирогов с мясом, домашних пельменей или свиных ребрышек.

Анна, едва смахнув пот любви со лба, радостно неслась тушить, жарить и пассировать.

Григорий ел борщ и ребрышки, пил чай с пирогом, сыто крякал. Анька всегда сидела в эти моменты напротив – любовалась вспотевшей Гришаткиной лысиной. Говорила, что он просто настоящий секси в такие моменты. Облизывалась на Гришу – такую страсть сумасшедшую он вызывал.

Дома, в бывшей берложке, царила теперь тотальная чистота.

Унитаз сверкает. Постель хрустит крахмалом. Окна блещут. Воздух в квартире чист и увлажнен. Пахнет, как в цветущем саду.

И чистые носки Гришины по парам скручены. И трусишки его аккуратными стопочками.

Все с любовью делается, все с уважением к хозяину.

А страсть? Аня встречала Гришу по вечерам с работы всегда в очень женственном халате. Грудь в разрезе халата тяжело вздымается. И чулки на полных ножках. Очень притягательно. И сразу, Гриша даже ботинки не успевал расшнуровать, накидывалась на него, как голодный на пищу.

Гриша радостно бубнил ей про “наскучалась, дурочка моя, дождалась папочку” и срывал с Анны халат.

Редко добирались до кровати – такая любовь безумная была.

А их разговоры? Гриша любил, отведав Анны и борща, важно рассказывать о своей работе.

Как его уважают коллеги, как с ним считаются, как без него шагу сделать боятся, совета просят и воют всем коллективом, когда он на более оплачиваемую должность собирается, на другую автобазу.

Воют хором, а директор на коленях стоит с тоской в глазах: “Останьтесь, Григорий Тимофеич, коллектив без вас как без рук”. И премию насильно выписывает.

Анна всегда внимательно слушала, с пониманием кивала: ценят зайку ее, ценят Григория Тимофеича.

Такое вот единство душ, взаимопонимание и уважение царили меж ними.

Каждый бы решил, что Анька, будучи невестой, была женщиной идеальной.

Каждый бы хотел ее при себе для души держать: наслаждение получать и заботу ежедневно, по первому требованию.

Полгода они жили в раю, в счастливом и блаженном сожительстве.

Дочь Анны, Даша, тогда у бабушки проживала – не мешала молодым. Давала возможность матери устроить личную жизнь.

Потом Анна захотела за Гришу замуж: за тридцать ей, негоже в таком подвешенном семейном положении состоять. Родители высказывают недовольства, подружки с рынка насмехаются, да и сама она, Анна, дискомфорт испытывает. Будто Гришаня к ней не с серьезными намерениями. А женщине за тридцать хочется стабильности, семьи, заботиться о любимом мужчине, хранить очаг. И если он, любимый ее мужчина, жениться не хочет, а хочет только развлекаться, то она вынуждена переступить через свою любовь и с ним, Гришаней, расстаться.

Хотя будет ей больно до смерти. Уже вон депрессия горло давит. Сердце ее лопнет от горя, но делать нечего – замуж положено.

И губки обиженно оттопырены у Анны. И глазки на мокром месте.

Ясно, бабе надо замуж, это естественно и правильно для бабы. Григорий это понимал отлично, не дурак.

Жениться он, конечно же, не особо хотел. Зачем? И так же все отлично у них.

Но что делать? Привык к борщу и прыжкам в чулках у двери. Подсел на свиные ребрышки и блестящий санфаянс.

Он щедр – пусть будет у Анны штамп. Коль осуждение подружек и неодобрение родителей.

Даша, конечно же, после свадьбы к маме и мужу маминому переехала.

Заняла целую комнату. Сначала смущалась и мышью сидела в своем углу.

Потом осмелела – в холодильник лезет по двадцать раз в день, уборную занимает часто. Подружек приводит, они в комнате Дашиной гогочут, орут, скачут.

Веселье дома, детский смех и топот ножек.

С приборкой матери не помогает – мы принцессы.

В магазин сходить ленится.

Все в телефоне своем сидит – в школе и дома.

Кушает, спит, гогочет, топает.

Начались небольшие конфликтные ситуации. Как в любой семье.

Анна кричит на дочь Дашу: посуду хоть помой, нахалюга! Даша огрызается: сама за своим мужем мой!

И мыть тарелки не хочет, бежит на улицу и дверью на прощание хлопает.

Анна рыдает, рвет волосы на себе, рассказывает про первого мужа-козла, который также ничего не делал дома, как и его дочь. Потомственные лентяи на ее шею.

Первый муж Анны занимался каким-то мелким бизнесом. Алиментов платил на Дашу три тысячи рублей.

Вечером Даша приходит – в холодильник сразу бежит, пакетами и плошками шуршать. И кушает уж точно не на три тысячи, а на все тридцать три.

Пробовал Григорий Дашу к порядку и уважению семейному приучить.

Да где там! Падчерица заявила, что он, дядя Гриша, ей не отец.

И Анна тоже тогда на него надулась – не лезь к ребенку, не рожал, не содержишь. Подхода не ищешь. Не принимаешь!

И теща даже из деревни позвонила: кровинку не забижать, Григорий, не сметь нам. Прокляну.

У дверей Анна тоже больше на “зайку” не набрасывалась – дочь-подросток по квартире шастает, как-то неудобно наскакивать.

И на рынке там с этой свининой так за день накувыркаешься, что только бы до кровати Анне доползти и забыться.

Но унитаз все еще изредка блестел, полы иногда сияли, борщ был по-прежнему со шкварками.

Все как-то вот так и шло, как у всех.

Но потом стало немного хуже. Немного быт их стал заедать, характеры немного вспучивались. Притирка шла.

Даша тяжело переживает подростковый возраст – гормоны.

Анна на рынке убивается – свинина.

Григорий тяготами семейными давится, несет груз ответственности за семью.

Были и отягчающие обстоятельства.

В одной из комнат поселилась старшая сестра Анны, Зоя. Эта Зоя была из деревни. Приехала в город, искать работу, обустраивать личную жизнь. Зое было под пятьдесят. Кошелка, конечно. Помятая мордашка, волосы торчком, ходит в цветастых платьях, пахнет кухней и немного перхотью.

Зоя эта приехала всего на месяц, а живет уж целый квартал.

Работы у нее так и не появилось, личной жизни тоже не обнаруживалось.

Целыми днями салфетки и скатерти вяжет, всюду творчество свое расстилает. Вся квартира в салфетках. Будто и не бирючья это берложка, а бабий будуар.

По выходным внуков к Зое из деревни привозят – внуки эти бегают, орут, дерутся меж собой и с Дашей. Потом с боем укладываются на дневной сон. Тогда дома все ходят на цыпочкам и шепчутся. Грише телек смотреть запрещают, шикают на него хором.

А Зоя бельецо детское грязное, из деревни в кулях привезенное, в ванной настирывает круглосуточно. Пар, жар, влага. Как в аду каком.

Даша притащила с помойки котов. Коты были дикими, пугливыми, людей боялись до дрожи. У Гриши Даша про котов даже разрешения не спросила. А он что? Ему только рот открыть – и сразу упреки. Не отец, не рожал, не содержишь, не принимаешь.

Коты Дашины синхронно гадили на ковер, лезли спать на супружеское ложе, ожесточенно драли диваны и кресла. С жаром вычесывали блох. Обильно метили территорию. Недобро косились на хозяйские сапоги. На Гришу посматривали с большой неприязнью.

Все это тоже слегка обостряло климат в семье, создавало некоторое напряжение.

Григорий Тимофеич домой приходил – и бегом в спальню. Туда себе борща в миске принесет, чаю стакан. Телевизор включит, с досадой с него Зоину салфетку скинув.

Дверь прикрывает плотно. Садится на краешек кровати. Быстро ест, сгорбившись над тарелкой.

Если кто-то зайдет к нему в комнату – вздрагивает, как Дашины помоечные коты. Болезненно реагирует на шум и свет.

Мало спит. Проснется в четыре утра и глазами в темноте хлопает.

А в начале шестого уже Зоя по квартире шастает – оладьи на сале свои жарит, по телефону с подружками, которые на коровью дойку нацелились, трещит. Громко обсуждает мужей этих подружек, невесток их и зятьев.

Про Гришу тоже рассказывает: Гришата-то то учудил, Гришата-то се отмочил.

Хохочет. Будто он клоун, а не серьезный мужчина.

Григорий прямо в шесть на работу выскакивает. В подъезде судорожно выдыхает – будто из петли выскочил.

А Анна загорелась новой идеей.

Пусть бы Гриша, как нормальный мужчина, Дашку ее удочерил.

Бывшего мужа-козла отцовства лишить давно пора, а он, Григорий, станет папой для Даши. И будут они одной семьей. Дружной и крепкой. Все, кончено же, будут Пяткиными. А то неудобно. Сама она, Анна, Пяткина вот, а дочь ее родная – Симохина. И все спрашивают, а зачем Симохина, а почему Симохина. Стоишь и объясняешься перед каждым, как школьница.

Может, и погода в доме улучшиться. И о новом, совместном, малыше можно будет задумываться.

А Гриша больше почему-то ничего и не хотел.

Удочерять Дашу не хотел.

Жить этим ужасным кагалом не хотел.

Ребрышек не хотел.

Да и Анну, если быть честным, тоже уже не особо хотел.