Борис бурляев биография личная жизнь

Мне очень повезло в жизни на встречи с чистыми духовно и глубоко искренними людьми. Я не устаю бесконечно мысленно расшаркиваться перед Богом, ну или перед тем, кто возможно за нами сверху порой подглядывает и направляет. У Бориса БУРЛЯЕВА потрясающая энергетика. Он может говорить часами, да так увлекательно, что просто диву даешься. А еще он часами может читать поэзию. Классическую, а теперь и свою. Во время нашей встречи в Доме Высоцкого на Таганке, он извлек из портфеля толстый альбом, в котором были распечатаны тысячи его стихов! После страстной (а иначе Борис Петрович просто не умеет!) беседы, мы погрузились в просмотр спектакля по пьесе Александра Островского «Сердце не камень» Московского Театра Русской Драмы. Но об этом — уже в следующей рецензии…

— Ой, а я тоже играла когда-то в народном театре районного масштаба в пьесе по Филатову.
— Леня Филатов был моим однокурсником! Нас с ним сближало то, что я не знал, что я поэт тогда, а он уже прибыл из Ташкента поэтом. Хулиган такой!
— Почему хулиган?
— Ну он был уличным веселым парнем, любитель женщин, умело брал их без боя сразу! Но мы сошлись с ним на любви к поэзии.
— Не к женщинам?
— Ну как? И к женщинам тоже! Я его возил на дачу к себе! Вместе с автобусом первокурсниц!
— Так а что в поэзии сблизило? Интерес к стихам Леонида?
— Никаких я не знал тогда его стихов! Он их писал, а я выигрывал конкурсы чтецов внутри Щукинского училища. Все первые премии были мои! Я читал в основном Пушкина. Не опускался до своего друга. Единственно… пели по-дружески его песню «Оранжевый кот».
— А Филатов в конкурсах с Пушкиным не участвовал значит?
— Почему? Участвовали все! И Кайдановский, и Нинка Русланова! Все читающие! Но я был лучший! Меня перечитать было невозможно. Я ведь только этим и занимался. Я не мельчил — не играл в пьесах Тендрякова, сразу сказал, как отрезал. И так по жизни и остался чтецом. Устроился сразу в городскую филармонию и давал сольные концерты.
— А что сподвигло оставить родину?
— Пенсия пришла. Я отработал 42 года на советскую власть. Отправил жену работать в Лондон. Она сказала: «Приезжай сюда, ждут тебя Би-Би-Си». Я беру сына под мышку — и туда. А там — ничего нет. Мне 60 лет. Это не время, когда можно стартовать там, да еще в русской теме! И начались траты-траты-траты… Квартиру свою в Москве 4-х комнатную на Покровке продал, чтобы покрывать расходы там. И никогда не жалел об этом. Потому что Лондон — колыбель моей поэзии. Там я родился как поэт. Здесь я не мог этого делать.
— Очень любопытно. Отчего же так произошло? От ностальгии?
— Думаю от того, что не было моих привычных концертов. Я перестал выступать со стихами. Так что это можно назвать «от безысходности». Мне оставалось жить эдаким рантье и больше ничего. Сложно было перестроиться после постоянных декламаций Есенина, Тютчева, Блока, Пастернака, Роберта Бернса. Но теперь я читаю только свое.
— А я-то послушала, кстати, ваши стихи, — и решила, что вы сбежали из-за политического напряжения в стране.
— Да нисколько. Я наконец почувствовал себя свободным пенсионером и поехал смотреть мир. Никаких у меня не было сверхзадач. И не собирался я вообще там жить. Но в Англии оказалось так хорошо, что я прижился. И писал, писал, писал, что написал 3 600 стихотворений к сегодняшнему дню! Вот одно из них прочту:
Мне Англия дала свободу.
Аксиологию я полностью сменил.
Сплошные патриоты, вам в угоду
Писать не стану: жалко мне чернил.
Мне Англия к тому ж дала огранку.
Мой имидж изменился — не узнать.
Советую вам всем сходить в загранку,
Чтоб научиться что-то понимать.
Мне Англия дала открытость взгляда.
Лицом к лицу живя с моей страной
Так остро я не ощущал распада
И неустроя нации больной.
Мне Англия дала веротерпимость.
Здесь каждый волен жить на свой манер.
У Элтон Джона гомоодержимость —
И пусть себе живет, нам не пример.
А я поклонник женственности вечной.
Ее обожествляю я, как Блок.
Стихами воспеваю бесконечно…
— Я поняла одно: там вы чувствуете себя более свободно, чем здесь!
— Безусловно! Безусловно! От политизированности, от кошмара, который я вижу, от грязи. Я от всего этого уже отвык. Шестьдесят лет мне все это нюх не портило. Но теперь своим отличным зрением, после операции катаракты на глазах, я все подмечаю прекрасно!
— Но получается, там вы без работы…
— Абсолютно. Моя супруга на себя взвалила этот воз — работает в совместном итальянско-англо-русско-казахском концерне нефтяном. Но я внес на первом этапе деньги с квартиры. И нам хватает на все.
— А сюда, слышала, вы приезжаете преподавать?
— Да-а-а. От невостребованности. Раз я понадобился курсантам своей страны — я здесь. Я — патриот своей страны. Еще стих — в тему:
Патриотизм умолк с концом парада.
Смотрю кругом — шатанья и разброд.
Теперь за дело приниматься надо —
Сажать всех тех, кто больше всех берет!..
Что может сделать выбранный правитель,
Когда вокруг него ворье одно?
Чиновный клан живет, как небожитель!
И он конечно… с ними заодно!
Закон молчит. Народ напропалую
Творит пиры по праздникам и меж.
А я, поэт, смотрю и негодую!
И… не могу уехать за рубеж.
— Очень печальную тему затронули. Трагическую, я бы даже сказала. Давайте лучше вспомним еще ваших «веселых» друзей — Георгия Буркова, например, великолепного комедийного артиста.
— Ох… Его жена — моя девушка была.
— Да вы что?
— Да-а-а! Так что мы с ним еще и «молочные братья» оказались. Мы с ним учились в Студии при Театре Станиславского. Вместе с Никитой Михалковым, Вертинскими… 62-й год… До поступления в Щукинку. И вот мы с Танькой были. А потом она за Буркова вышла.
— И вы прямо легко ее отпустили? Не боролись?
— Да я лет до 49-ти вообще ни за кого не боролся! А в 49-ть я взял в жены 18-тилетнюю, и уже всегда борюсь. У меня такая жена, что сожалеть не о чем. Сейчас покажу тебе мой английский дом! Интересно?.. Вот это вчера мы были еще на одном просмотре спектакля… Это творческий вечер Николая Петровича Бурляева в Доме кино… Это Коля на банкете у нашей сестры Люси. Вот она! Ей 82 года. Она с творчеством никак не связана, но влюбляла в себя лучших мужчин Советского Союза! Ролан Быков ее боготворил, Володя Трошин… Всех не перечислишь! Уводила мужчин только так! Это особый дар!.. Вот мои курсанты МЧС… Вот мы открыли выставку фресок в Феропонтовом монастыре. Художник погиб… Это мой Витязь! «Прометей» — занятие с поэтами МЧС… А вот Англия пошла… Зал, спальня, чемоданы… Сын, жена… Сын блестяще пишет стихи по-английски… Наташа — супер переводчик!.. Вот ратуша с разными народами: здесь курды, негры, японцы — все плачут, когда гражданство принимают. И я плакал… Вот мы с сыном катаемся по Темзе… Журналистом-международником тоже будет! Политология была им выбрана ошибочно. Сейчас он путешествует по Европе, а на следующий год будет делать выбор сам.
— Борис Петрович, ну неужели у вас никогда не было интереса к актерской профессии после успешного детского опыта-то?
— Нет. Ни в театральном, ни в киноплане никогда не было. Мне этот целлулоидный имидж через мертвую пленку не нужен! Я — живой! Я вышел на сцену — и они мои! Я не могу подменить живое мертвым.
— А театр в таком случае не интересовал, потому что нужно играть кого-то, не быть собой?
— Нет. Я учил Чехова, или Пушкина, входил в образ. И вот я — уже он! И я — главный персонаж на сцене! Зачем мне партнеры? Они мне мешают. Они не дотягивают до той высоты философской, которая мне нужна! Но вот что любопытно… Я сейчас принес в Академию МЧС свои работы, записанные на «Народном радио», с симфоническим оркестром… Это программа «Война»! Это программа «Москва»! Начиная от Баратынского и до Матусовского! Лучшее! Бетховен «Письма» с сонатами! «Онегин» целиком, четыре части с музыкой Ивана Бурляева! Лермонтов, Пастернак, «Времена года», с которым я стал лауреатом Международного конкурса. Что же это может заменить? И для чего мне нужно себя в какие-то рамки загонять? В современные пьески? Монологи Гамлета я могу и сам читать! И обделенным от того я никогда себя не считал! Я всегда чувствовал себя счастливейшим человеком! Да и зарабатывал я всегда больше актеров в театре.
— А я слышала в одном из ваших интервью — вы читали сольный концерт один в лесу. Что это за экспромт такой?
— Да! Было! Афишный концерт под открытым небом где-то в средней полосе, но дождь пошел. Яблоки, там, помню, были вкусные! Но… никого нет народу. Микрофон стоит. Я поаукать в него вышел. И не заметил, как прочел полуторачасовую программу «Болдинская осень». И только потом, когда они меня поили — оператор со звукооператором — признались, что потеряли дар речи, что впервые видели, как здорово, на полную катушку, лилась поэзия на природе! Чего только не было…
— «Чего только не было» относится исключительно к творчеству?
— Ну почему? И к жизни вообще, и к личной в том числе… Например, у меня был бурный роман с индийской танцовщицей Риной Даял. Мы с ней сделали концертную программу «В мире поэзии танца». Я отогнал от нее какого-то пацана, говорю: «Он еще не зрелый, пусть поучится». И мы вступили с ней в гражданский, как сейчас говорят, брак. И четыре года великолепно концертировали по всему Союзу. А потом как-то само собой у меня к Индии интерес пропал, и к ней.
— Что на будущее предскажете?
— Хочу отдать своим курсантом то богатство, которое у меня есть.
— Вот как? А ведь это не поэты, а военные люди…
— Это пока ко мне в руки не попали. Потом завязывают с войной! Я ищу самородков, бездари мне не нужны. Увожу в поэзию, всех увожу! Там я фонтанирую своей английской поэзией.
— Вы на английском стихи читаете?
— Никогда! Никакого английского в моей жизни не случилось. Я говорю: «Вы выучите мой, если хотите со мной разговаривать! И быстрей! Я уходящая натура, много потеряете!».
— Борис Петрович, сейчас мы с вами пойдем смотреть спектакль, который один из участников театрального фестиваля. Как член жюри, расскажите о своем «судействе»!
— Я всегда первый высказываюсь: «Вот этого я буду лоббировать, а этого — нет, даже если за него замминистра горой». Я не жду, когда сложится общественное мнение.
— Не сложно отстаивать свою точку зрения, если она против течения?
— Ну я всю жизнь на сцене! Что ж мне сложного, если я знаю, что такое фантастический реализм, и я изучал Михаила Чехова? Что ж мне сложного, если я их преподаю? Я слово преподаю! Ри-то-ри-ку! А это главный «кит» в театральном деле! Они все безъязыкие. Все среднее поколение, включая самых раскрученных. У них нету речи. Как будто заколдованы — отдали сценическую речь, которую нам старики завещали (Захарова, Мансурова, мой любимый Дмитрий Николаевич Журавлев) взамен сверкающих перьев. У меня есть алгоритм выразительного чтения на простых вещах. И они у меня быстро становятся ораторами. Сразу начинают внятно говорить, с уважением относиться к слову. «Ты что, — говорю, — вышел и мямлишь? Иван… Петрович… Сидоров… Иван — это ты! Так уважай свое собственное имя! Петрович — это твой отец! А Сидоров — это твой дед! Ты понимаешь, что ты творишь, когда только произносишь свое имя?».
— Сурово! Значит, прогноз ваш неутешителен насчет уважения к русскому слову?
— Трагический! Отнимают у нации язык! Я приехал, можно сказать, противоборствовать общему падению культуры речи! И мы теряем так сами себя!
— А как в Англии поставлено отношение к своему языку и культурным корням?
— Очень высокий ценз речи! Простой преподаватель словесности не дотягивает до нашего! Я их уличал в том, что они не так это все делают. И они не знают своих поэтов! Я читал английские концерты… детям! Английским детям, ничего не понимающим по-русски! Я читал русскую классику. Сказки, басни Крылова… И выдерживал час десять концерт для самых маленьких англичан!
— Они внимательно слушали?
— Попробуйте меня не слушать! Проглотив уши слушали! Я же игровой человек! Я же кручу хвостом понимая, что это хвост!
— А в своем детстве вы это понимали, когда играли в кино?
— В кино я прокладывал путь Николаю. Я же для него это делал! Слава богу, школа меня не трогала. Она меня не испортила. Сталинская школа еще. Так вот учебный год — а меня нет. А я — снимаюсь! Я уехал… В Ялту… Оценки отличные, а меня нет! И десять лет, пока эта школа длилась, я снимался. Потому и захотел в Щукинское. Я другого не мыслил. Там «блат» у нас был — дядя Юра Катин-Ярцев. Конечно, надо было может быть идти в МГУ на журналиста, так как я всю армию писал статьи. А дядя Юра меня к Этушу Владимир Абрамычу позвал. И вот, как сейчас помню, я в 3-й аудитории читаю ему Паустовского рассказ «Цветы»… Все. Без вопросов. Принят. К Захарову иду на собеседование, на пятерки уже все сдал. А он мне говорит: «Слушай, ты такой маленький, плюгавенький, но талантливый, ничего не могу сказать. Иди-ка ты поработай годик! Мне место нужно! Министр Александров просит два места. Позарез надо! А на будущий год я тебя беру!». Ну что я ему буду перечить? Я поступил! С Машкой Вертинской, с Женей Стебловым… А меня отвергают! Иду, себе иду, голову опустив. Все рухнуло, не поймешь чего дальше… И уже кончились везде экзамены… Я проходил мимо Щепкинского, а там «вечерний» Козлов принимает. Я не очень трезвый зашел. И прочел ему рассказ. Он в меня вцепился, как борзая. Сразу меня — в студенты. Так я первый курс в Щепкинском отучился на «вечернем».
— Вот что значит — судьба. Как ни крути, а случайности не случайны!
— В нашей семье все не случайно талантливы. Мы все детство и юность провели в окружении талантов. Там — Тарковский, тут — Ролан Быков, там — Вася Ливанов… И все читают, и все играют, и все пьют бесконечно. А мы на Тверской, 6 жили. Ну представь себе, какой дом! И весь кинематограф, и весь Театр «Ромен» с цыганами, и весь цирк с канатоходцами, и весь балет, и все Масляковы…
— Потрясающе! Искренне завидую. Прочитала ваше стихотворение, посвященное Гафту с надеждой на дружбу. Не бруденшафтились еще?
— Там не так! «Горжусь! И вам на дружбу присягну!». Я могу тебе на дружбу присягнуть, хотя тебя только увидел. Дело не в этом. Я с ним лично не знаком, он — со мной. Ольгу Остроумову я знаю, и поэтому ей передал стихотворение, она — ему. Я выразил свое сердечное чувство. Но мы так и не встретились. Я здесь мало бываю. Да и он болеет часто.
— На кого же вы оставляете свой «Прометей» в МЧС, когда улетаете домой в Лондон?
— Ни на кого. Задание вот даю. Например, написать пьесу о герое Чернышеве. Я обрыдался, когда читал. Сгорел подполковник, спасая людей на пожаре. Молодец оказался курсант Бирюков. Пошел к жене Чернышева, почти два часа снимал ее. Монолог такой женщины, которая потеряла мужа! И ничего больше не надо. Она филологиня. Я слушал, не мог оторваться. Он предстает каким-то невиданным человеком. А как получилось? 25-й этаж. Он снимает бойцовку, надевает ее на старушку, спускает ее по этажам. Поднимается обратно — берет старика, надевает на него свою бойцовку (а там пылает все) и спасает старика. Вот такие вот делал фокусы.
— Можно назвать Чернышева героем нашего времени?
— Человек — штучный товар. Вот он — продолжение Очкина, моего друга, прототип Героев Великой Отечественной войны, которых я с концертами сопровождал по Курской дуге. 300 концертов! Если я — патриот, то только потому, что воспитанный ими!
Настоящими героями той войны! Очкин — четыре представления к Звезде Героя! Четыре подвига! Три смертельных ранения! Сердце пробито, голова пробита насквозь при Сталинградской битве. Вот я и пытаюсь провести параллель между Очкиным и Чернышевым. Что герои наши не мельчают, они один в один. Леша Очкин все время рассказывал что-то новое о войне. Значит, правда. Конечно, я обожал его многочисленные истории. А он обожал, был влюблен в нашу актрису Галю Волкину из Театра оперетты областного. Женился, сын Андрюха… Вот о нем я могу говорить бесконечно. Если начинаю, то забываю с чем я вышел на сцену, и говорю только о том, что я… «пощупал». Равнодушных не остается.
— Вы как-то в одном из своих стихотворений сравнили Пушкина с Путиным. Как вам такое пришло в голову?
— Я не сравнил! Я наоборот заметил: «Какие разные Пу!». Пушкин — это русский человек в развитии через 200 лет! Прошло 200 лет, и что мы видим? Кто у нас тут намбер ван?
— Пресса сообщает, что Владимир Владимирович сейчас изучает игру на фортепиано. Как вам кажется — это плюс?
— Чтоб снять эту скользкую тему, я скажу просто: он — не герой моего романа! Если в стране есть Очкин и Чернышев, кто рядом может встать? И за какие заслуги? Давайте называть вещи своими именами. Ну Никита (прим. авт. — Михалков) его обожает. Это его право! А я — пас.
— О чем мечтаете?
— Уехать окончательно и бесповоротно. А патриотические чувства меня не пускают. И я разрываюсь…