Андрей вальц биография личная жизнь

– Кем Вы мечтали стать в детстве?
– В школе я хотел быть водителем поездов.

– Метро?
– Нет, пригородных электричек. В детстве я жил в Зеленограде и часто ездил на электричках в Москву. Думал: «Хорошо быть водителем Тепло, туда-сюда катаешься и можешь смотреть не только в боковое окошко, как пассажиры, но и в лобовое». Или хотел водить грузовые поезда. До сих пор, когда вижу товарняк, почему-то считаю вагоны…

– И сколько их бывает?
-Ой, очень много. И 45, и 50, и 60…

– Я знаю, что Ваш брат актер. У Вас актерская семья, или эту профессию выбрали только Вы с Евгением?
– Нет, у нас абсолютно не актерская семья. Папа у меня сварщик, мама – инженер-программист. Но в семье все были такие музыкальные, поющие. Мой папа окончил музыкальную школу по классу аккордеона. Я тоже учился по классу аккордеона полтора года, но потом бросил.

– Как Вы решили поступать во ВГИК?
– Я во ВГИК попал чуть пораньше, чем поступил. Я поступил туда в 1999 году, а в 1996 я начал там работать в операторском цеху, по ту сторону камеры. Называлась моя профессия дольщик или супертехник. Дольщики передвигают тележку с камерой по рельсам. Потом работал фокусником. Это не цирковая профессия. Фокусник – это тот человек, который стоит на фокусе кинообъектива. Вот, таким образом, я три с половиной года работал в студенческих работах, на клипах и на рекламе.

– А поступить во ВГИК было сложно?
– Да, во ВГИК всегда было сложно поступить. Там большой, просто огромный конкурс. Актерская профессия очень «ленивая», поэтому мне было легко поступать. А что там: стишочек, басню и рассказик выучил, и все, и поступил. Нет, я конечно шучу. Поступать на актерский факультет только в один институт – это глупость. Поэтому я поступал и в ГИТИС, и в Щуку, и во МХАТ, и в Щепку, и во ВГИК. В ГИТИСе и во МХАТе меня сразу срезали на прослушивании. В Щепке я проходил на конкурс, причем сразу на два курса. И в это же время у меня был конкурс во ВГИКе. Но ВГИКу уже было отдано столько сил, здоровья, любви за те три с половиной года, что я там работал. Кроме того, я учился во ВГИКе на подготовительных курсах, и был знаком с некоторыми педагогами… Словом, я решил выбрать ВГИК. И не жалею. Ни секунды не жалею.

– Любимый предмет был?
– Мне всегда было интересно заниматься. Любил профпредметы: актерское мастерство, сцендвижение и сценречь, вокал. У моих коллег по театру, которые учились в других театральных институтах, не было таких предметов, как история советского кино, история зарубежного кино, мировой кинематограф. А у нас они были. Во ВГИКе есть несколько кинозалов. Мы приходили туда к девяти утра, садились и смотрели. Если, конечно, приходили к первой паре. Мне было очень тяжело вставать.

– А в театр Луны Вы как попали?
– После окончания института выпускники всех театральных вузов проводят показы. Или деканат, или староста курса обзванивает театры, договаривается о показах. В назначенный день выпускники приходят в театр и показывают специально подготовленные для этого отрывки. Понравившихся ребят оставляют на второй показ или же сразу берут в театр. Кого возьмут, зависит от театра. Например, художественный руководитель знает, что в следующем году он будет ставить новый проект, и ему нужны новые лица: поющие или танцующие; или кто-то уволился, и ему нужен такой же высокий, или широкий, или худой, или маленький.

– А в какой театр идти показывать отрывки вы решали сами?
– Мы на курсе решали сами, хотя это не принято. У нас был свободолюбивый курс. Я знаю, нас ждали в театре у Никитских ворот Марка Розовского. Но мы что-то не пошли. Мы выпустились в 2003, а сейчас, в связи с кризисом, выбирать не стоит. Не имеет никакого значения в каком театре начинать работу. Главное – чтобы у тебя был постоянный тренинг, это важно.

– Как Вы настраиваетесь перед спектаклем?
– Каждый спектакль по-разному. Но я полностью согласен с артистами, которые говорят, что в течение двадцати-тридцати минут нужно пройти все сцены, наметить что-то новое, что хочешь попробовать в этом спектакле. Это не значит, что ты должен сказать вдруг абсолютно другой текст, выдать анекдот и тем самым подставить всех партнеров по сцене. Что касается традиций, то Фаина Георгиевна Раневская, например, ничего не ела в день спектакля. Я тоже стараюсь особо не есть перед спектаклем.

– Это мешает?
– Это мешает. Чувствуешь что-то лишнее.

– А на сцене Вы что чувствуете, о чем думаете?
– Не верьте актерам, которые говорят: «Я на сцене живу моим персонажем…». Вы же, когда сидите в зале и видите на сцене Наполеона, понимаете, что это не Наполеон, а какой-то артист, играющий Наполеона. То же самое и артисты. Мы не больные, мы понимаем, что в зале сидят люди, мы видим их глаза, видим блики на очках, слышим как кто-то кашляет, звонки этих телефонов слышим… Если человек говорит, что он ничего этого не замечает, значит, он в зажиме, или он больной.

– Актер как-то реагирует на зрителей, которые мешают играть?
– Есть артисты, которые смело спускаются в зал и выводят зрителя. Есть артисты, которые, если их сфотографировали, уходят со сцены. И все, занавес закрывается, спектакль прекращается. Когда сижу в зале в качестве зрителя, не переношу, если рядом кто-то начинает шелестеть бумажкой, или мобильник у кого-то звонит. Это касается не только театра, но и кинотеатра. Все-таки это киноТЕАТР. Там тоже нужно уважать сидящих рядом людей. Мои друзья актеры в кино ходят без еды. Когда знаешь, через какую кровь и пот делается кино, начинаешь с уважением относиться к происходящему на экране.

– А часто Вы ходите в театр в качестве зрителя?
– В основном хожу, когда приглашают друзья, однокурсники к ним на спектакли. Последний раз я ходил в «Современник» на «Горе от ума», потому что там играют мои любимые артисты, например, Сергей Гармаш.

– В спектакле «Ромео и «Джульетта» Вы сыграли няню главной героини. Были ли какие-то трудности с этим образом, не часто все-таки увидишь, чтобы мужчина играл женщину…
– Дело в том, что у меня абсолютно не было времени, чтобы появились проблемы. Я не выпускал этот спектакль, это был ввод, причем срочный ввод. Вдруг оказалось, что у нас гастроли, а у одного артиста, Алексея Секирина, закончился загранпаспорт. А я – молодой артист, играл в одном или в двух спектаклях. У меня было три репетиции, и времени думать не было, нужно было покрыть достаточно большой объем роли. За спектакль у меня порядка шестнадцати переодеваний. Приходилось выходить и делать, делать, делать…

– Часто ли случаются «ляпы» на сцене?
– Да постоянно, мы ведь живые люди. У меня есть спектакль «Коррида, или роман с бессонной ночью». Сложность состоит в том, что слова в этом спектакле положены в некую рифму, некий стихотворный ритм. И у меня там есть такая фраза: «И вот что, Дон тебе еще скажу. Нет, лучше я на карте мира покажу». Затем мы выводим артиста с нарисованной на спине картой мира. Все идет нормально, я говорю: «И вот что, Дон тебе еще скажу…». И не помню, как в рифму сказать. Артист, которому я должен сказать эту фразу, ничем не может мне помочь, потому- что по логике сцены не знает, что я хочу предложить, не знает моих слов. И вот он на меня смотрит, а я на него. Я помню, что там что-то про карту, а как в рифму сказать – не знаю. И я говорю: «И вот что, Дон, тебе еще скажу… Давай лучше карту посмотрим». И теперь перед выходом в этом спектакле я говорю коллегам: «Давайте карту посмотрим». Они отвечают: «Давайте». И мы выходим на сцену.

– Чем работа в кино отличается от работы в театре?
– Это абсолютно разные профессии. У них много схожего, но я бы не стал их сравнивать. Часто актеры рассказывают, что первая сцена, которую они снимают для фильма – это смерть их персонажа, по сюжету происходящая в конце фильма. У меня тоже так было. Хотя есть фильмы, которые снимаются «от и до». У Федора Бондарчука так снималась «9 рота», от первого кадра и до последнего. Но это исключение. А в театре ты работаешь от начала и до конца спектакля. Кроме того, у всех работа заканчивается в семь вечера, а у нас она в это время только начинается. Зато тут тепло, уютно. А вот в «Зверобое-2» мы, например, недавно в маечках снимали лето, хотя на дворе был ноябрь… На съемках «Безмолвного» у нас было четыре режиссера. Каждый работал по неделе. Пока один снимает, остальные готовятся к своим сериям: обрабатывают сценарий, что-то переписывают. Любой сценарий переписывается. Редко случается так, что тебе дают текст, и ты говоришь: «О, я это сыграю». Такое ощущение, что многие наши коллеги из сценарного цеха живут на другой планете. Артист должен уметь ждать. Бывает так, что ты приходишь на съемку, переодеваешься, гримируешься и несколько часов ждешь пока ты войдешь в кадр. Мой рекорд – пять или шесть часов. За время ожидания с тобой может произойти что угодно: что-то заболит, спать захочется. Но хороший артист должен уметь по щелчку выдать любой градус и любое состояние.

– А что ближе Вам?
– Мне нравится и кино и театр. В наше время актер должен уметь все: и петь, и танцевать, и работать перед микрофоном. Сейчас я пробую себя на звучании. Озвучиваю фильмы на «Discovery». В наушниках звучит английский текст, и ты должен не убежать, надо смотреть тайм-код, постоянно быть в процессе, плюс внятно говорить. И когда видишь словосочетание «нанотехнологическая экспериментальная…», надо выговорить это с первого раза. Если выговоришь с четвертого или с пятого раза, в следующий раз тебя могут не взять на работу. А если у меня возникнут какие-то музыкальные проекты, буду и в них с удовольствием участвовать.

– Правда, что Вы в детстве помогли следствию?
– Да. Есть такой вид мошенничества, когда человека заговаривают, и он сам впускает преступников к себе в квартиру, отдает все ценное. И вот так вот нас одна девочка заговорила. Мы с товарищем были совсем маленькие. Она сказала то ли что она мамина подруга, то ли что она из какой-то организации, то ли что-то принести/передать надо. В общем, мы ее привели в квартиру и ушли. Итогом этого, естественно, стала кража. Когда пришли милиционеры, я сказал: «Ей 13-14 лет». Они не поверили сначала, потому что я был маленьким мальчиком. Но через три дня ее взяли вместе со всей бандой. Милиционеры сказали, что я оказался прав. Девочке действительно было 14 лет. Я ее очень хорошо описал, и по этому описанию их и взяли. В общем, сами привели, сами и помогли раскрыть дело.

– А уже потом Вы часто играли милиционеров… (Следователь Давыдов и лейтенант Глухарев в сериалах «Безмолвный свидетель» и «Висяки»)
– Милицейская тема преследует меня. Режиссеры часто видят во мне милиционера, хотя я и бандитов удачно играл, и любовников… «Безмолвный» был интересен тем, что у нас пять дней шли съемки в павильоне, а два дня была «натура»: парки, подвалы, квартиры… И за неделю мы снимали пять серий. Это было очень сложно. Во время съемок этого сериала у меня два с половиной месяца не было ни единого выходного. Но в итоге получился неплохой продукт, который повторяют уже пятый раз. Значит, он пользуется у людей спросом. И это приятно – работа прошла не даром.

– А Вы сами свои сериалы смотрите?
– Я смотрел кое-какие серии, проводил работу над ошибками. Но не надо превращать это в некий фетиш.

– Вас часто узнают на улице?
– Кто-то узнает. Я в метро езжу, не на машине. И у меня всегда газета, «Спорт-Экспресс». Так и напишите. Однажды мы что-то снимали в Москве. И так как я не участвовал в сцене, пошел покупать еду себе и коллегам. Купил в палатке продукты, говорю продавщице: Спасибо большое, до свидания. А она мне загадочно так отвечает: «До свидания, Андрей Вальц». Как-то не по себе стало…

– А на какую роль Вы бы никогда не согласились?
– Мне кажется, что чем хуже роль, тем лучше. Я бы с удовольствием какого-нибудь маньяка сыграл. Актеры могут наравне с психиатрами и следователями влезать в голову и душу другого человека. Ведь дело не в том, кто этот человек, а какая цепь событий сделала его таким, какой он есть.

– Съемки рекламы отличаются от съемок кино?
– Отличаются качеством. Если в кино снимают дублями, то в рекламе «убивают» пленку, то есть снимают нон-стопом пока она не кончится. А потом уже режут. В рекламе «Адамас» есть такой момент: мы с партнершей падаем на снег, откусываем бублик, на нас сверху смотрит ангел с табличкой «Любишь? Подари!». Снималось все в таких условиях: моя партнерша на пятом месяце беременности, -15 градусов, снег… мало того, что снег, так под тобой не земля, а замерзший водоем. Ты лежишь на пеночке, слышишь как хрустит лед и понимаешь, что еще 15 человек сюда встанут, и до свидания… Поставили камеру, свет, легли. И понеслось: «Начали! Улыбаемся! Дальше! Новый бублик! Еще раз! Жуем! Улыбаемся! Новый бублик!». Бывает, конечно, так, что все снимается в павильоне, но это уже другие деньги и совсем другой процесс…

– Свободное время у Вас хоть есть?
– Сегодня утром было. Обычно трачу его на все, что связано с кино. Фильмы смотрю, например. Конечно, смотрю футбол. На гитаре играю иногда. По вечерам мы с женой (супруга Ирина Поладько, актриса театра Луны) играем в нарды, у нас соревнования.

– Куда бы вы отправились на ковре-самолете?
– Туда, где тепло. Причем если там будет очень тепло, тоже не откажусь. Я не боюсь жары. Я бы остановился в теплом месте и пожил бы там, пока в Москве идет зима. Еще бы взял с собой скатерть-самобранку, тогда бы мне вообще ничего не было страшно.

Мария Ипполитова