Александра дельвин актриса личная жизнь

Александра Владимировна Дэльвин

(1915 – 2009)

Заслуженная артистка России

Иван Дмитриев

(1915 – 2003)

Народный артист СССР

ЧТОБЫ ПОМНИЛИ…

Давай запомним это состояние…

Когда много лет назад я работал спецкором газеты «Северная Столица», у меня не было возможности писать о них, как о своих родственниках. Теперь, когда их нет, только так и можно сохранить о них память, которая уходит вместе с их поклонниками. И если дедушку будут вспоминать ещё те, кто до сих пор смотрят «Полосатый рейс», то бабушку уже через год забудут совсем…

И сейчас в эти предпраздничные дни есть особый смысл рассказать о двух Артистах в Погонах – прошедших всю войну…

Это заслуженная артистка России Александра Дэльвин и народный артист СССР Иван Дмитриев.
Они поженились в 1940 году, развелись через 10 лет, но все самые страшные события – войну, блокаду, пережили вместе…

Часть первая. АЛЛА.

Она родилась 23 декабря 1915 года в городе Петрограде в семье рабочего. Когда в 1919 году отец умер, её мама была вынуждена отдать её с сестрой в дошкольный детский дом. Обнаружив у неё музыкальные и пластические способности, воспитатели решили вести её на экзамен в Художественную студию-интернат, где она и училась до 1931 года, после окончания которой её пригласили работать в профессиональную группу малых форм, которая поехала обслуживать новостройки Кузбасса и Магнитогорска.

В 1933 году ее пригласили в Школу-театр им. Горького, где она сразу получила центральную роль в спектакле «Наследники Робурдэна» Золя. Потом был Театр драмы и комедии, потом ЛеноблТЮЗ, где она сыграла главную роль в спектакле «Серёжа Стрельцов». Эта роль вызвала огромный резонанс, на театр приходили посылки с продуктами для Серёжи Стрельцова, а режиссёр Александр Пергамент, ставивший этот спектакль, пригласил её в театр КБФ, которым он руководил. И вот с 1939 по 1948 год, в самый сложный период жизни в стране – между репрессиями, Финской кампанией и Великой Отечественной войной со страшной блокадой Ленинграда и победой над фашистами – Александра Дэльвин проработала в этом театре.

…«Пергамент убедил меня перейти в Театр Краснознаменного Балтийского флота. В Кронштадте мы жили в базовом клубе — Лена Егорова, Татьяна Турецкая — известные киноактеры и я.

Мы часто ходили в клуб, он был в большом морском соборе. Город был затемнен. Мы много раз смотрели «Большой вальс», домой меня провожала толпа матросов — ведь наши артисты и музыканты носили морскую форму.

У нас был симфонический оркестр из выпускников музыкальной школы Консерватории. Их звали вундеркиндами. Мальчики наши — как они играли! До сих пор помню «Итальянское каприччио» — слушали и восхищалась о слез. Все почти они погибли. Вместо смычков им дали оружие в руки. Что они могли во время войны – они блестяще играли на скрипках, но для войны они были пушечным мясом.

Но это было потом в 1941, а пока в 1940… как-то раз, однажды, прощаясь с провожающими меня моряками, я спросила: — Ребята, кто меня вел? —Я вел. Ты что, не узнала? — Но вы все в гюйсах и бушлатах… Иван Дмитриев, как он хотел, чтобы я его заметила: глотал шарики от пинг-понга, делал стойку на лестнице! Он был такой хулиган, а на губе он читал лекции о Пушкине. Его хотели списать из театра, я сказала начальнику театра А. Ф. Гитцовичу. что беру Ваню на поруки. Мы поженились (а прежде—разве­лись, каждый). Это случилось в Кронштадте 24 июля 1940 года, а наутро погрузились всем театром на линкор «Октябрьская революция» с декорациями спектакля «Цветет сирень» и пошли в Таллинн. Такое у нас было свадебное путешествие.

Мы попали в одну фронтовую концертную бригаду. Я читала монологи, пела. Все знали, что я уже беременна, и оберегали меня… Ненавижу воду, особенно эту темную, морскую, боюсь страшно после таллиннского перехода.

…Был уже занят фашистами Кадриорг, когда нас – артистов, погрузили на три судна: «Виронию», Криштьянс Вальдемарс» и «Суур-Тылл». Вода кипела от снарядов, а мы на старом ледоколе «Суур-Тылл» стояли на рейде и ждали, чтобы флот подтянулся от всех островов. Нам не разрешалось выходить на палубу, было тесно, душно, и я все-таки выбралась подышать. И сама видела, как по воде, вздымая волну, шла торпеда к крейсеру «Киров», но «Яков Свердлов» принял ее на себя. На моих глазах корабль пошел вверх кормой. Буквально несколько дней назад мы были с концертами на этом корабле, нас так принимали, я знала этих моряков, и вот прямо на моих глазах они все погибли…

Судно на котором мы шли не было военным, оно прикрывало крейсер «Киров» на котором шло всё командование флотом, партийные руководители и золотые запасы Эстонии, и Пергаменту пришлось заняться обороной нашего судна… Актеры отталкива­ли мины от борта, стреляли из зенитных орудий. При­шли в Кронштадт. Разгрузка шла долго. И тут же, на палубе, мы дали концерт.

В Питере нас поместили сначала в школу на Боль­шом проспекте Петроградской стороны, потом—в ДК Промкооперации. И там мы ждали, кто еще вернется живым.

Пришел весь седой кукольник Гак—он тонул и спасся. Валя Телегина приплыла в торпедном отсеке катера. Она все говорила, что будет моей кумой. Когда начиналась бомбежка. Валя в бомбоубежище не спу­скалась, считая, что свою долю риска она уже приня­ла. Приговаривала мне: «Спи, птичка пуночка, в нас не попадет».

Ивану Петровичу я писала безответные письма на Ханко. Писала, опускала в ящик — а вдруг дойдет. И кто-то мне рассказал, что видел его на острове Ханко, как он бежал, размахивая письмом. Когда он уходил на Ханко, он знал, что я отправлюсь на медицинском судне-госпитале «Сибирь» в Кронштадт, но я почему-то не пошла на этом судне, что-то меня остановило. И потом я узнала, что «Сибирь» разбомбили фашисты. Корабль с красным крестом был пущен на дно, что противоречило всем конвенциям как мирного, так и военного времени, да и просто общечеловеческим нормам. Только моё предчувствие уберегло меня тогда…

И вот я была уже в Ленинграде, а Иван ещё не вернулся… 4 ноября сорок первого года мы сидели у печурки. Ужасное это было время — голод, все вокруг застыв­шее. Вдруг слышу быстрые шаги Пергамента: «Аллоч­ка, ты только не волнуйся. Скоро придут наши с Хан­ко»… И тут входит Иван — усатый, раскидывает руки: «Ой, какое пузо!»

Роды приближались, а его снова отпра­вили на фронт с бригадой. 16 декабря ночью мы с мамой отправились в больницу им. Эрисмана. Меня уже предупредили, что с собой надо взять керосин: света-то нет. Беру бутылку, идем. Нас останавливают посты. Мама объясняет: «Мы идем рожать». И я родила хоро­шую девочку. Наташу. Кормила сама. Одна вышла из этой па­латы с ребенком — остальные дети не выжили, матери были в дистрофии.
Наташа умерла в апреле—молока этого соевого выпила, начались конвульсии… И все. Иван тогда сказал мне: «Давай запомним этот состояние!..»

Сделали в те­атре маленький гробик, член военсовета Смирнов дал машину, актер Коля Гаврилов помог хоронить, меня не взяли. Я ходила и все время качала ребенка, как Бабанова в «Тане». (Этот спектакль я увидела через много лет, она как будто подсмотрела мое состояние в то время. Я выскочила из зала в слезах.) Мне по­могла прийти в себя Маша Мамкина, не отходила от меня. И то еще, что всюду-всюду, на улицах, на лестницах, лежали тогда трупы. На грузовичках везли мертвых как дрова, руки, ноги торчали из кузовов… Кругом такое горе…

Не могу не сказать здесь о потерях всего нашего театра: только в Таллинском переходе и на островах погибло сорок процентов его состава. Саша Кутьин у нас был — актер прекрасный, Сашенька Княжецкий — сей­час даже вижу: играл он «Лгуна» Гольдони, вижу его голубой озорной глаз, белые зубы, слышу неожиданно громкий смех. Он обморозил ноги и прожил недолго. Мужчинам было труднее. Мы, актрисы, старались под­нять дух, вселить какие-то силы. Только то и спасало, что мы были в команде, вместе, — в одиночку не выдер­жали бы. И поднимали — Мишу Девяткина, Мишу Мама­ева, Сашу Рахленко: «Ребята, поедем на форты, нас подкормят, дадут каши…». И выступали на катерах, на фортах. Специально поставили такую «портативную» пьесу — «Свадебное путешествие», могли играть даже в кубрике.

Были у нас фронтовые брига­ды по обслуживанию кораблей Балтийского флота, Кронштадт­ского форта и Ораниенбаумского пятачка. Я читала стихи, много пела. У меня был монолог назывался «Лиза», и все его знали на фронте и, когда мы приезжали, говорили: «Попросите Лизу».

Нас часто переправляли через обстреливаемый и бомбар­дируемый Лисий Нос. Машины уходили под лед… Многих потеряли в те страш­ные дни. А жи­ла, как все тогда. Ела “дуранду” – пластинки, сделанные из жмы­ха, скорлупы семечек. Мы держались друг за друга и готовы были делиться послед­ним. Я хотела бы, чтобы все помнили, что в этой войне победила не техника, ни даже стратегия, а именно народ, наш народ, живущий тогда в Советском Союзе, всех национальностей. Народ живущий сейчас в России. Хранили бы память о тех кто принёс эту победу стране…
Когда была снята блокада, наш театр поехал на га­строли — сначала в Москву, потом по разрушенной стра­не. Мы видели руины Сталинграда, Севастополя, Кер­чи. Все было разбито.. Откуда только приходили зрите­ли на наши спектакли? И как удалось потом все это вос­становить, какие нужны были силы?…

Через месяц по­сле Победы у нас родилась Ксюша. А Ксюша родила троих замечательных мужиков — вот моя семья.
В 1948 году нас с Иваном Петровичем пригласили в театр, который впоследствии стал театром имени В.Ф. Комиссаржевской, сразу на главные роли в спектакле «В открытом море…» Мы перешли, чем безумно обидели театр ДКБФ….»

Помню, Бабуля рассказывала, что на них были посланы документы на звание Заслуженных артистов РСФСР от театра ДКБФ, но как только они ушли, документы сразу отозвали. Дедушка Ваня всё равно получил потом звание Заслуженного артиста, а потом Народного артиста СССР. А Бабуля получила звание только в 80 лет в 1995 году, в качестве подарка ко дню рождения. Их путь несравним с другими, и немного странно для меня смотрятся иные Заслуженные и Народные нынешние актёры девяностых и двухтысячных годов….

«А с 1948 года я стала работать в Театре имени В. Ф, Комиссаржевской, куда прихожу на репетиции и спек­такли и сейчас. Наш первый спектакль здесь был на морскую тема­тику — «В открытом море». Он получился прекрасно, и я стала играть все! Водевиль «Димка-невидимка» шел по два раза в день в школьные каникулы, я выезжала че­рез весь зал на самокате, меня подвешивали к потол­ку, крутилась на кольцах. Мы пели, хохотали, на репе­тициях так разыгрывались, этюды делали (были тогда Коля и Сережа Боярские, Валя Чемберг). Атмосфера была замечательная. Играла Неви с Владимиром Ивановичем Честноковым («Глубокие корни»), Ганку («Мораль пани Дульской»), Надю Богатыреву («Страницы жизни»), Стре­козу в пьесе с тем же названием, Маленькую разбой­ницу («Снежная королева»), Людмилу («Поздняя лю­бовь»). Очень мне нравилась роль Кит («Влюбленный лев»).

Больше ста персонажей я привела на эту сце­ну. Счастлива, что работаю в этом театре, что про­шла с Рубеном Сергеевичем Агамирзяном все его чет­верть века в этом коллективе. Встречалась с замеча­тельными людьми. Гаккель, Вейсбрем, Кожич, Галин, Суслович, Ольшвангер — режиссеры, с которыми я ра­ботала. Приятно, что так много у нас учеников Рубена Сергеевича. Он сумел сцементировать труппу, и мы сохраняем атмосферу, созданную при нем. А какие у нас капустники, как празднуются премьеры! Всегда с большим интересом слежу за работами актеров, ко­торые пришли при мне со студенческой скамьи и вы­росли в больших мастеров сцены, которыми может гордиться наш театральный Петербург. Приятно, что приход в театр режиссера Владислава Борисовича Па­зи дал многим актерам возможность раскрыться.
Театр и все, что в нем происходит, как он дышит и чем живет,—это и есть моя жизнь, моя судьба, мое счастье»…

Часть вторая. ИВАН.

Дедушка Ваня. Иван Петрович Дмитриев родился в 1915 году в городе Грозный. Детство провёл в Вышнем Волочке. Поступил в Театральный в Ленинграде. Играл в труппе Мейерхольда, потом Акимова. Рано стал сниматься. Оказался в труппе Дважды Краснознамённого Балтийского флота. Там познакомился с Бабулей, которая тогда была совсем не бабушкой, как и он не дедушкой. Они поженились в 1940 и отправились в свадебное путешествие в Таллинн. Война застала их в Эстонии. Бабуля была беременной и её должны были отправить на судне «Сибирь» под знаком красного креста – это то, что он узнал отправляясь с агитбригадой на остров Ханко. Так вышло, что выступать ему пришлось с автоматом. Он участвовал в героической обороне острова Ханко, за что получил орден Боевого Красного Знамени. И он там узнал, что судно «Сибирь» разбомбили. А потом пропала связь с островом, и он считался пропавшим без вести. Бабуля отправилась из Таллинна на полудеревянном-полуметаллическом паровом ледоколе «Суур-тыыл» среди кораблей Балтийского флота в Кронштадт.

Мы, её внуки, эту историю знаем с детства, но я не мог и представить себе, что этот корабль, спасший её и соответственно всех нас – до сих пор жив. Он был до 1989 года под названием «Вольнец» вспомогательным кораблём в Кронштадте. И по чудесному стечению обстоятельств был отдан Эстонии, а не распилен. Эстонские реставраторы восстановили корабль и сделали его частью музея в Лётной гавани в Таллинне. На корабле восстановлено всё как было раньше, и представлены документы по Таллиннскому переходу. Основным противником были не немецкие подлодки, а финские минные катера. Побывав недавно в Таллинне, мне удалось взойти на палубу этого корабля и сказать ему «Спасибо».

Иван и Александра встретились в Кронштадте.Всю блокаду прожили в осаждённом Ленинграде. После похорон дочки Наташи, Иван подобрал мальчика Колю. Они с Аллой воспитывали и растили его как сына. После войны нашлась родня в Ташкенте. И Коля исчез из их жизни навсегда. Они надеялись ещё, когда вышли фильмы «За витриной универмага» и «Полосатый рейс», но нет…

Сразу после войны, ровно через месяц, родилась дочь Ксюша, а она подарила им троих внуков, которые были с ними до конца их дней. И теперь мы храним их память и память о них.