Актриса мария шашлова личная жизнь
В программе «Золотой Маски»-2007 «Захудалый род» «Студии театрального искусства». Он номинирован как лучший спектакль. Также в частной номинации «лучшая работа режиссера» на премию выдвинут Сергей Женовач, руководитель «Студии» и постановщик спектакля. Самая молодая претендентка на лучшую женскую роль – Мария Шашлова, сыгравшая в «Захудалом роде» княгиню Протозанову. Два года назад начинающая актриса была удостоена премии имени М.И.Царева. «ЭС» публикует беседу с Марией Шашловой.
-Жанр спектакля «Захудалый род» — семейная хроника. А вы откуда родом?
– Когда столкнулась с этим произведением Лескова, мне, конечно, захотелось покопаться в истории своей семьи. Но, к сожалению, бабушки, дедушки с неохотой говорят о советском времени. Судьба у них была нелегкой. Мой дед, родом с Украины, вся его семья погибла во время войны. Это с маминой стороны. Папины предки — тамбовские дворяне, потом они оказались в Оренбургской губернии, известно, что в роду были казаки. Знаю, что все они сами всего добивались. И папа, и мама из многодетных семей. Родители у меня инженеры, строители.
-То есть театральные гены отсутствуют.
-Все мои родные – очень артистичные люди. У меня есть запись золотой свадьбы бабушки и дедушки (его уже нет на свете). Как они пели! Бабушка моя (она живет в Орске) до сих пор пишет стихи. А другой дед, с маминой стороны, какие перлы он иногда выдает! Какой у него удивительный юмор, как он умеет радоваться жизни. И отец мой всю молодость пел в ансамбле, Анатолий Морозов, основатель Челябинского «Манекена», звал его в студию, но он не пошел. Мама всю жизнь читала стихи, даже по радио с ними выступала. Но актеров в роду не было.
-Вы приехали в Москву из Челябинска. Но ведь так не бывает, чтобы человек ни с того, ни с сего отправился учиться на артиста. Что вас подтолкнуло?
-Это произошло само собой. Но стать актрисой – в мыслях не было. Когда на «последнем звонке» я читала стихи, участвовала в сценках, одна учительница сказала: «Ну, Маша – это артистка!». Помню мы всей семьей смеялись над этими словами. Я поступила в университет, на факультет психологии. Театр я всегда любила, но как зритель. Благодарный зритель. Однажды увидела объявление о приглашении в студию при театре «Манекен». Меня туда приняли. Мне нравилась сама атмосфера театра (тогда «Манекен» еще помещался в подвале), мы работали гардеробщиками, встречали и провожали зрителей. Меня взяли во второй состав на героиню «Пены дней» Бориса Виана. С этим спектаклем мы поехали на фестиваль в Екатеринбург. Был май. И вот там один человек, когда я поделилась с ним своими сомнениями (учиться ли мне дальше в университете, или поступать на актерский), сказал: « Ты попробуй! А то потом будешь жалеть». В этом году в Академии культуры набирал курс педагог «Манекена» Владимир Федорович Филонов (руководителем был Т.Махарадзе). Я решила попробовать. Родители были в тревоге. Мама сказала: подумай, сдай сессию в университете. На удивление, я ее сдала и поступила в Академию культуры. Год отучилась. А летом в Москве была театральная Олимпиада, и мы-студенты поехали как уличный театр «Школа шутов» к Полунину. Подружки говорили: «время – начало июля, пошли поступать». Я слышала о мастерской Фоменко, но мне сказали: там теперь другой педагог. Сначала я поступала к Бородину и слетела. Расстроилась. А мне говорят: иди выше, на третий этаж, там набирают актерско-режиссерский курс. Прошла прослушивание, но, одновременно, поняла, что абсолютно не готова, стала ходить в библиотеку СТД, готовиться. Меня взяли. Судьба!
-Вы играете в «Захудалом роде» княгиню Протозанову. Известно, что прототипами для этого, очень важного для писателя, образа стали и бабушка Лескова, и его тетушка.
-И знакомая тетушки…
-…англичанка-квакерша Гильдегарда. Когда вы готовили роль, вы пытались наделить Варвару Никаноровну чертами своих близких?
-Для меня первоисточник – это автор. Читаешь, перечитываешь, размышляешь. Я думала в какой-то момент о Екатерине II. У Варвары есть слова: «пусть она берет пример с царицы Екатерины». Ведь недаром же она ее поминает. Мне хотелось, чтобы в этой героине были какие-то черточки и от моих родных, от двоюродной бабушки по папиной линии, которая прожила непростую жизнь. Конечно, ее жизнь не похожа на судьбу Варвары, но по какой-то стойкости, твердости характера – сходство есть. Мне кажется все старшее поколение, выстоявшее в жестокие годы – довоенные, военные, послевоенные -такое, что любого из тех, кто не сломался, можно брать, как прототип. Но помогали и книги. Было важно понять отношение этих людей к жизни. По-другому они относились к жизни, чем мы. Тихон Котрелев приводил к нам свою знакомую, обожающую Лескова. Она нам рассказывала много интересного. Мне запала ее фраза о том, что люди по-другому относились ко многому. Было понятие: «нельзя». Почему Варвара отказывает Функендорфу, ведь он ей нравится. Потому что, нельзя. Муж погиб, но они были обвенчаны, и потому нельзя. Это были люди, способные на поступки. Мы ищем себе уловки, оправдания. С нашей точки зрения – такого не может быть. Но так должно быть.
-Я знаю, что вы очень долго работали над спектаклем.
– Девять месяцев.
-Как менялся спектакль в процессе?
-Мне трудно об этом говорить, потому что я – внутри процесса. Для меня работа делилась на три куска. Первый – то, что мы делали за столом. Для каждого артиста – катастрофа, когда он уже обрел уверенность, овладел этой речью, потом встал, и оказался у разбитого корыта. Второй кусок самый длительный, самый тяжелый, когда мы уже «встали на ноги», но ещё не вошли в выгородку. Когда поставили рамы, начался третий этап и мне кажется в тот момент для меня многое начало проясняться, что-то вырисовываться. У большинства ребят этот процесс случился гораздо раньше. А если честно, то мне кажется, я только два спектакля назад почувствовала, как надо играть.
-Ваша роль – самая сложная, княгиня Протозанова проживает на наших глазах жизнь, с молодых лет до смерти. Хотела спросить о вашем взаимоотношениях с рассказчицей, вернее с исполнительницами роли внучки Веры.
-Мне кажется, роль Веры сложнее, чем роль Варвары. Создавался спектакль с Аней Рудь. С Аней мы знакомы еще с Челябинска. Когда Сергей Васильевич Женовач сделал распределение и мы с ней девять месяцев во все это вгрызались, ей тоже было очень тяжело. Сколько у нас с ней было разговоров вне репетиций! Аня – это спасение, которое рядом со мной весь спектакль. Другие персонажи (Ольга Федотовна и Патрикей тоже моя поддержка), но они время от времени уходят со сцены, а Вера – единственный человек, персонаж, партнер, который рядом со мной весь спектакль. Это опора. И мне сначала было сложно, когда в роли Веры появилась Марфа Назарова. Очень уж мы тесно слились с Аней. По замыслу Сергея Васильевича во втором акте две героини как будто сливаются в один образ. Наша работа с Марфой заключалась в том, чтобы по-человечески найти эти взаимоотношения. Сейчас мне кажется они складываются. Может быть, это утопия, но без человеческих взаимоотношений ничего невозможно. Мы можем по-разному к чему-то относиться, но нужно уважать и любить друг друга. Иначе ничего не будет. И с Марфой нам важнее всего было понять друг друга.
-Вы долго репетировали, много думали о «Захудалом роде». Вера – главная духовная наследница Варвары? Она чувствует в себе бабушку, она продолжательница рода.
-Она дочь сына Варвары. Лесков хотел написать историю сыновей, но нет у нас этого романа. И мы можем только фантазировать. В романе есть кусок, где Вера признается: «Все говорили, что я очень похожа на бабку». Конечно, она считает себя наследницей. После первого прочтения, я очень хотела играть Веру. Признаться в любви своим родственникам, своим корням жаждет каждый.
-О вашем молодом театре много пишут. На него надеются. У него есть свой зритель, который хочет думать и сопереживать.
-Так вышло. Счастливое стечение обстоятельств. Нас набрал Сергей Васильевич и сразу обнаружилось, что мы все говорим на одном языке. С первого курса мы хотели быть вместе. Чуткая забота наших мастеров и Сергея Васильевича привела к тому, что к четвертому курсу мы стали единым организмом. Мне бы не хотелось, чтобы люди уходили с наших спектаклей с болью. Хотелось, чтобы они уходили с надеждой. Мы совсем не хотим читать зрителям морали.
-Мне очень по душе ваша работа в «Поздней любви» Островского. Очень хотелось бы, чтобы спектакль Уланбека Баялиева вернулся в репертуар. На первый взгляд – скромный, простой, он получился неожиданным, глубоким. Известно, что характерные роли в пьесах Островского играть куда легче, чем героинь. Мне кажется, что вам в «Поздней любви» удается сыграть Людмилу удивительно цельной натурой, не пресной, не наивной. Вот она идет на все, чтобы спасти возлюбленного, отдает ему злополучную расписку. И вдруг думаешь: она верит ему несмотря ни на что. И эта вера делает героя лучше.
-Так и у Островского.
-Не знаю. У него героини любят не на шутку, но часто вопреки здравому смыслу.
-Природа любви в том, что человек видит в человеке только хорошее. Людмила видит, что Николай кутила, но верит, что он исправится. Это не страсть, а именно любовь. У нас открытый финал. Как они будут жить дальше – большой вопрос.
-Часто встречаю вашу компанию на фестивалях, спектаклях, концертах. Это ваша потребность или вы следуете советам Сергея Васильевича?
-Мы всегда делимся впечатлениями. Он всегда спрашивает: «Что видели?». Он открыл для нас многих авторов, художников. Сергей Васильевич открыл нам Бергмана. Люди творческие тянутся к живописи, кинематографу. Это естественно.
-А что из того, что вы видели в последнее время вам близко?
-Мне близко все, в чем есть искренность, мысль.
-Есть ощущение, что вы много читаете. Какая театральная эпоха вам ближе всего?
-Для меня самое интересное время – начало ХХ века. Пытаюсь представить, вообразить это время. Как, например, Марина Цветаева читала вахтанговцам свои пьесы. Мейерхольд, Таиров. Вообще, Москва начала прошлого века.
-Насколько я знаю, сейчас репетируются очередные «Мальчики» – «Игроки» Гоголя, где занят мужской состав.
– Мы все (и девочки не меньше мальчиков) с нетерпением ждем выпуска «Игроков». Когда есть возможность, мы ходим на репетиции. Я думаю, после премьеры многие по-новому взглянут на наш театр. Но параллельно уже начали репетировать следующий спектакль. Там такое интересное распределение!
-Будем ждать ваших новых спектаклей. И вашего новоселья.
-Конечно, мы мечтаем обрести свой угол. Закончится бродячий этап. Но начнутся новые трудности.
-Трудностей не избежать. Я желаю и вам, и вашему дому радости творчества.
вся пресса
Мария родилась в интеллигентной московской семье. Родители развелись рано и отца девочке заменил дедушка, знаменитый конструктор военных кораблей Владислав Дугин. Бабушка Марии, врач по профессии, отвечала за творческое развитие – водила в театры, записала в музыкальную школу.
Тем не менее Мария планировала после школы пойти по технической части, и даже начала посещать подготовительные курсы при Московском авиационном институте. Но внезапно передумала, объявила родным что поступает в театральный. Талантливую девушку с нестандартной внешностью с первой попытки приняли в знаменитый ВГИК.
В фильме “Про любовь”
Однако после второго курса была отчислена за “хвосты” по учебе. Тем не менее, отсутствие диплома не помешало Марии быть сегодня одной из самой востребованных актрис. Дебютировала в кино в 2002 году в фильме “Одиссея 1989” в небольшой роли, а уже в 2003 году ее утвердили на главную роль в картине “Чай, кофе, потанцуем”.
В фильме “Бумер”
Но настоящим триумфом для Марии стала картина Анны Меликян “Русалка”, за работу в которой она была удостоена приза “Кинотавра” и премии “Ника” за лучшую женскую роль. После выхода картины Мария стала еще более востребована, и сегодня в багаже 39-летней актрисы около 60 работ в самых рейтинговых проектах.
В фильме “Русалка”
Личная жизнь Марии складывалась непросто, а порой и драматично. В юности она встречалась с Даниилом Гуревичем, оператором съемочный группы фильма “Связной”, который снимал Сергей Бодров-младший. Даниил оказался в числе без вести пропавших после схода ледника в Кармадонском ущелье в 2002 году.
С Евгением Цыгановым на премьере фильма “Про любовь”
Мария тяжело переживала потерю любимого, но уже вскоре, на съемках сериала “Первокурсница” у нее завязался роман с партнером, актером Дмитрием Шевченко. Дмитрий был старше Марии на 17 лет, тем не менее они некоторое время прожили в гражданском браке. Уже после расставания с мужчиной у Марии родился сын Нестор.
С Дмитрием Шевченко в фильме “Первокурсница”
Дмитрий признал ребенка и несмотря на расставание, ради сына они сохранили дружеские отношения, и Дмитрий принимает участие в воспитании сына. Через некоторое время в компании общих друзей она познакомилась с композитором Иваном Лубенниковым. В этот раз их роман закончился свадьбой, а в 2010 году родилась их дочка Евдокия.
В сериале “Озабоченные, или любовь зла”
Однако в 2016 году супруги развелись. Мария также осталась в хороших отношениях с бывшим, который по мере сил участвует в воспитании дочери. Тем не менее основные заботы по содержанию детей легли все-таки на ее плечи.
В сериале “Бесы”
“Семейный бюджет все равно на мне. И папы у нас — люди творческих профессий, с нестабильным гонораром. Они тоже бывают на мели. Но это все не беда…,” – делится актриса в своем интервью.
В сериале “Дорога из желтого кирпича”
В 2018 году Мария дебютировала как режиссер и представила на “Кинотавре” свою короткометражку “Развод”, и планирует и дальше развиваться в режиссерском направлении.
На отдыхе с детьми
На вопросы о сегодняшней личной жизни Мария отвечает: ” Мне понравиться сложно. Я так задрала себе планку, что прямо никому не справиться. Но на компромиссы уже не пойду. Тем более что я сейчас как-то особенно влюблена в этот проклятый кинематограф…”.
25 декабря актриса «СТИ» Мария Шашлова, сыграет в студии Seasons Рождественский квартирник. В этом интервью Маша рассказала о семье, учителях, счастье быть актрисой и новой работе, которая вот-вот случится.
Мария, расскажите о вашей семье. Что шло из нее? Как она повлияла на вас и ваш выбор профессии?
У меня чудесная семья: прекрасные родители, сестра, бабушки, дедушки, я их очень люблю.
Дед — строитель, у него удивительная судьба: он из еврейской семьи, которая вся погибла во время Великой Отечественной войны, и он — сирота — удивительным образом прошел прекрасный путь: встретил мою бабушку, они полюбили друг друга, родили троих детей, он стал очень уважаемым человеком. Он, правда, удивительный.
Мои родители закончили инженерно-строительный факультет, но они очень творческие люди. Папа у меня пел всю свою студенческую жизнь, а мама, будучи подростком, на радио записывала стихи. А как у меня бабушка пела… Есть какие-то записи с Золотой свадьбы — это невероятно. Понятно, что внутри это глубокие гуманитарии, которых так или иначе судьба привела в другую область. Папа сейчас работает в другой стезе, а мама стала очень крупным специалистом в строительстве.
Просто меня обожгло театром, и я поняла, что счастлива.
Когда я заканчивала школу, я не понимала, что делать дальше. Все видели, что я не технарь и что в науку идти не могу. Один из самых знакомых путей был пойти в университет, который закончили мои родители и где училась моя сестра… Я поступила на факультет психологии, а потом решила сменить профессию на ту, которая была дикой для всех. Просто меня обожгло театром, и я поняла, что счастлива.
Дед, которому в январе будет 86 лет, меня все время спрашивает: «Ты же там ничего не создаешь. Что ты там делаешь?» Но как-то он побывал у нас на спектакле, да и родители ему рассказывают, как я играю, и, надеюсь, у него все-таки появилось осознание, что я что-то создаю.
Кажется, аббревиатуры в вашей жизни неслучайны: сначала «СТМ» в Челябинске (Студия-театр «Манекен»), потом «СТИ» в Москве («Студия театрального искусства»)…
Да… Когда на фестивале каком-то были, Чумаченко сказал: «Если ты не попробуешь, всю жизнь будешь жалеть». И я действительно это поняла. Я тогда пришла к родителям, и они сказали: «Пожалуйста, только сдай сессию». Я сдала без единой тройки: одна четверка у меня была, как сейчас помню, по анатомии центральной нервной системы. У меня был такой запал… Когда я прошла на второй тур в театральном институте, я позвонила маме с таксофона и сказала: «Мама, я прошла на второй тур!», и услышала: «Доченька, я тебя поздравляю!» Тогда я поняла, что родители меня поддержат.
В сети есть запись, как вы читаете композицию по Цветаевой и Пушкину на студенческом конкурсе поэзии…
Да. Я сейчас готовлю как будто творческий вечер «Десять лет на сцене» (смеется). Шучу, конечно, он не так называется. Но на квартирнике в студии Seasons я в том числе буду читать и эту работу. Мне даже дали в ГИТИСе за нее какую-то премию.
Я всегда хотела сделать что-то подобное, потому что мне очень нравится читать стихи. Я это люблю, и у меня получается, сейчас — особенно. Но я всегда робела, мне казалось, что я не имею на это права. И когда предложили сделать квартирник в «Seasons», я подумала: ну вот оно, само пришло. И начала думать, о чем же мне сегодня хочется говорить… И решила: почитаю-ка я то, что делала раньше. У меня сохранились тетради. Я начала читать, и это просто прекрасно. Не в плане того, как я это делала, — делала-то я это ужасно, на самом деле, насколько умела в то время, по-ученически. Сейчас я могу по-другому.
Расскажите про ваших учителей.
В последнее время я это особенно ясно стала понимать, какие у меня уникальные и удивительные педагоги! Все, начиная с моего первого учителя Владимира Федоровича Филонова, который был педагогом в студии «Манекен», а затем на курсе, потом — Тенгиз Махарадзе, который был руководителем нашего курса, Елена Калужских — была там педагогом. Здесь Сергей Васильвич Женовач — бесспорно, Сергей Григорьевич Качанов, Евгений Борисович Каменькович, Герман Петрович Сидаков, но особенно я бы хотела сказать о Сузанне Павловне Серовой. Я считаю, что она меня сделала актрисой. Режиссеры на курсе и Сузанна Павловна.
Вы читаете критику?
Я раньше много читала критики, которую пишут про нас и не только. Сейчас практически нет. Потому что сегодняшняя критика зачастую сводится к описанию, к натягиванию каких-то версий, к «трактовке» спектакля и к полному непониманию того, что происходит на сцене. Надо учитывать, что на премьере можно ничего и не увидеть: артисты зажаты, стеснены, в чудовищном стрессе. Редко когда актер на премьере может быть свободным.
С предпремьерными открытыми показами то же самое?
Еще хуже. Я просто думаю, что настоящие критики это понимают и делают на это скидку.
Я играю во всех спектаклях, кроме «Игроков» и «Москвы-Петушков». Помню, как сложно мы выпускали «Брата Ивана Федоровича». А сейчас я считаю, что это лучший спектакль в нашем театре, он идет блестяще. Потому что там девять человек, которые работают. Кажется, у меня в спектакле маленькая роль (Грушенька): я выхожу, сцена на двадцать минут, и все, остальное время я сижу спиной и три раза смотрю на Митю. Но это все не просто так. В этом чудо театра Сергея Васильевича.
Вот я думаю, многие люди, приходя в наш театр, чего-то не понимают. И это объяснимо. Чтобы понять текст Венедикта Ерофеева, смешнейший (во втором акте я просто умирала со смеху: про Понтия Пилата, про короля Улафа), — нужно немножко читать книжки, понимать, как тонко и с каким юмором это написано. Бывает зал хохочущий, а бывает скромный, — когда я смотрела, был скромный.
В «Захудалом роде» слуга Патрикей говорит княгине, что ее муж умер. В этот момент о чем вы думаете? Один вариант: «Умер, страшно, пусто, но я дальше буду жить…» Другой вариант: «Я сделаю сейчас эту сцену так-то и так-то, потому что в тот раз это не очень получилось…» Я упрощаю, конечно. Но на уровне техники как это происходит?
До такой степени я не могу все разложить. Но «Захудалый род» создан как спектакль-рассказ. Он очень сложный. Наверное, самый сложный спектакль в нашем театре — это «Битва жизни», но «Захудалый род» — тоже. Я его играю десять лет. Конечно, за это время все очень сильно изменилось. Если говорить об этом конкретном моменте… Я рассказываю про жизнь героини с позиции человека, который живет сейчас. Моя позиция следующая: я ее очень люблю, безумно, но где-то и осуждаю. У меня разное отношение к княгине, я очень многое понимаю про мотивацию ее поступков, я очень многое понимаю, что Лесков вложил в этот персонаж, и я очень многого не понимаю. Я не понимаю, как это можно сыграть. Невозможно сыграть падение человека, перевертыш всей жизни. Любящее сердце до последнего надеется: может быть, чудо какое-нибудь… Но княгиня знает, что Льва больше нет. Лев — это ее настоящая, подлинная любовь. Это Божий дар, который им дан. Я думаю, в тот момент, когда он погиб, она это уже знала. Все, что она переживает с Патрикеем, — это постскриптум.
У вас как актрисы какая задача в этом эпизоде?
Сдержаться. Это очень больно. Я знаю, что такое любить, я знаю боль потери. Я не теряла любимого человека, но я теряла любимых людей. Это ужас. Я знаю Варвару — какой она человек. Моя задача в тот момент — достойно выдержать эту информацию. Как только начинается сцена со Львом, когда мы входим в прямой диалог, задача — всячески поддержать его, улыбкой, ободрением — чем угодно. Потому что мой самый любимый человек идет на смерть и не может поступить иначе. Варвара живет только ради того, чтобы дать жизнь продолжению рода, рода того человека, которого она безумно любит. Наверное, у нее была лучшая судьба, которой многие могли бы позавидовать. Она прожила эту жизнь. В 35-летнем возрасте — такой перелом. Вот мы с Сережей Аброскиным играем кусок — разговор княгини с Червевым. Это очень трудно. 4 часа спектакль, и вдруг в финале — самое главное. Я понимаю зрителей: электричка, что угодно…
Ужасно, когда в этот момент уходят.
Даже не то, что уходят… Раньше меня это ранило. Теперь мне их жалко: они столько прожили, а последний аккорд не услышали. Они останутся с этой незавершенностью. Дай Бог, чтоб они прочитали, чем закончилось-то все. Это неподъемная роль — сыграть Червева. Сережа молодец, он старается.
В последний раз, когда мы с ним разговаривали, я сказала: «Знаешь, нужно играть так, мне кажется, как будто мы говорим по-китайски». Мы должны говорить по-китайски, а зал должен не дышать. Потому что я уверена, что 70% зала просто не поймут очень многого: «Слова ваши режущи», «Вы строже, чем Савонарола»… Кто сейчас в зале знает, кто такой Савонарола? Кто понимает фразу: «Како веруюши»? — «Как ты веришь? Во что ты веришь?»
Всё время иронизируют над профессией артиста: «Что мы делаем? Мы ничего не создаем…» Наверное, кто-то ничего не создает. А я создаю. Я просто рассказываю людям историю, которую они, может быть, никогда не прочитают: дел много и так далее… И, мне кажется, это важная история, из которой они могут что-то узнать, понять, почувствовать, прожить что-то вместе с героями, прожить что-то вместе со мной. У меня был такой период в жизни, когда меня после спектаклей “увозили”. У каждого артиста бывает такой период: когда ты все проживаешь… Сейчас такого нет.
В этом все и дело. Потому что самоотдача самоотдачей: это может быть и в условном театре, где максимальна дистанция между актером и персонажем… Вопрос в том: переживать, или позволить себе дистанцироваться, техникой например?
Нет. Концентрация, внимание, понимание и любовь. Все. Главное, чтобы поняли, главное — рассказать. Как у меня это сегодня получится: заплачу я, засмеюсь ли я в этот момент, — я не знаю. Это самое важное, что есть в театре. Это живой театр. Везде: Мейерхольд, Но, Кабуки, Васильев, Фоменко, Карбаускис, Туминас. Это, что происходит здесь и сейчас. И это сразу чувствует зритель, это становится нашим общим переживанием.
Самое чудесное, что есть в театре, — то, что остается, когда затихли аплодисменты.
Я не могу объяснить это: странное поле (я в этом плане не мистик, не эзотерик)… Но я точно знаю: когда выходишь на сцену после спектакля (нужно реквизит собрать), там — другое. Там что-то осталось, что-то, что было между зрителем и артистом. Может быть, это акт любви? Очень пафосно, наверное, но по-другому не назовешь.
Я сама — зритель, я люблю ходить в театр. На лучших спектаклях, когда мне это нравится, когда со мной что-то происходит, я люблю людей, которые играют, людей, которые сидят рядом со мной, я восхищена автором, и так далее. И если соединить, свести в одно целое всех зрителей и всех артистов, — это две единицы, которые сейчас полюбили друг друга.
Как сказал мой первый педагог В. Ф. Филонов на первом занятии: «Все в театре из-за любви».
И это так. Я бы еще добавила, что и в жизни все из-за любви. Она либо есть, либо отсутствует. Когда она есть, — это жизнь, творчество, дарение, радость и так далее, а когда ее нет, это что-то другое.
Сейчас у нас в театре сложный, новый период, связанный с финансированием, но я абсолютно уверена, что все будет хорошо. Потому что уже такой фундамент создан: все-таки мы не на втором, не на третьем году. У нас десять спектаклей, мы, действительно, сейчас один из лучших театров Москвы… Быть таким театром, как мы, — это тяжелый крест. У меня сейчас 17, 18 спектаклей в месяц, в январе — 19. А я еще очень хочу сниматься. Сейчас театр и кинематограф — две ипостаси, которые драматическому актеру необходимы. Потому что ту тонкость, которую ты можешь себе позволить в кино, ты не можешь позволить в театре. Я считаю, что артисты, которые только снимаются в кино, чувствуют себя неполноценными, — сто процентов.
Но может быть, им так комфортно, и они совершили выбор в пользу чего-то в своей жизни.
Им может быть комфортно, но они будут чувствовать себя неполноценными. Допустим, я была на восхитительном спектакле «Человек из ресторана» — Егор Перегудов сделал с Райкиным. Райкин — потрясающий артист! Он работает, и невозможно глаз оторвать. Он же отказывается сниматься, а я бы очень хотела, чтобы нашелся режиссер, который бы увлек его, и чтобы Райкин сыграл сейчас что-то в кино. Мощнейший человек, мощнейшая личность… Все отдал театру, продолжению дела своего отца, и вдруг, увидев работу молодого режиссера, понял, что он может и должен ему довериться. Из этого высекается просто чудо. Я помню, что я вышла под сильнейшим впечатлением. Тема русско-японской войны 1905 года… Для меня это дико актуально. Я просто сейчас у Шахназарова снималась в отрывке про русско-японскую войну. Я про нее вообще ничего не знала. А благодаря Карену Георгиевичу прочитала очень многое. Это страшнейший период в жизни нашей страны… Эти еврейские погромы, предвестие революции… И в «Человеке из ресторана» так все создано Егором… И я очень люблю Шмелева. Многие считают, что он сусальный… И про Женовача любят так говорить, что какой-то сладенький.
Да, случается читать об этом.
Дураки потому что. Когда Бог создал мир, он понял, что это хорошо. И Шмелев, и вообще все люди искусства (Феллини, Паганини, Моцарт…), кто понимает, что это хорошо, несмотря или даже смотря на всю боль, страдания и прочее-прочее, и кто в самом трагичном, самом страшном периоде, самом болевом произведении высекает надежду, высекает эту искру, — сразу звонок — это гений.
У меня были дичайшие конфликты с Сергеем Васильевичем. Сколько он меня не понимал… Кричал: «Маша, идите пишите свою композицию!» Я часто с ним не согласна. И тем более сейчас, когда у меня уже мускулатура подросла, и в жизни я стала более опытной… Я выпускала «Захудалый род» в 24 года: что я там вообще понимала? Были задачи, выстроенные Сергеем Васильевичем, и несколько лет я играла, подтягиваясь к этим задачам. Потом я еще больше поняла — и несколько лет я боролась с задачами Сергея Васильевича, прям реально боролась, желая выйти из этого рисунка (не в плане, куда ногой шагну, — это не то). Я же меняюсь каждый год, каждый день. И самое сложное — срепетировав спектакль, оставить зазоры, чтобы мы только понимали, что мы должны играть, но не как… И Сергей Васильевич пробует это с нами делать.
Но когда мы выпускали, было сложно. Он мне подсказывал даже немного интонацию. Потому что Варвара — очень сильная, твердая женщина, а я после первой фразы, когда муж умер, — вся в слезах, и он мне давал «костыли», чтобы я дожила до финала. А потом все — эти костыли надо отбрасывать. Если бы мы сейчас еще сели за разбор… Я вот мечтаю, на самом деле.
А с Шахназаровым Вы, получается, второй раз работали? Первый — «Белый тигр».
Да. Наверное, первый раз мне в кино так сильно понравилось. Мне понравился Карен Георгиевич. Очень многие люди, посмотрев «Белый тигр», говорили: «Я тебя запомнил», писали в соцсетях. А у меня там портрет на несколько секунд… Но я видела, что люди не для красного словца говорили.
Это действительно важный эпизод в фильме. Единственная женская линия.
Да. Я так понимаю, что-то совместилось. Вдруг Карен Георгиевич это во мне почувствовал и позвал сейчас еще на одну роль. Он снимает «Анну Каренину», но я оказалась в другой истории — русско-японской войны: очень интересный сценарий… Я сначала расстроилась: как же я в красивом платье не похожу, но мне прислали сцену — и я обалдела. Потом, когда я еще про это почитала…
Я чувствую, что у меня сейчас новый период в жизни начался: и в профессиональной, и во всякой… Как-то это совпало с моим 33-летием. Это все не зря. И именно из этого состояния преданной ученицы, плюс артистки и зрелой женщины, мне сейчас хочется создать новую работу. И я почему-то предчувствую, что, если это будет, я уже не буду волноваться на предпоказе. Только чтобы не оступиться, может быть, если какая-то технически сложная сцена…
Самое главное в любом творчестве — трепет — он всегда есть, от него никуда не деться.