Актриса дая смирнова личная жизнь семья

Дая Евгеньевна Смирнова – советская и российская актриса. Она снималась в фильмах «Солдат Иван Бровкин», «Иван Бровкин на целине», «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен» и «Зеленый огонек». Кроме того, Дая была журналистом и киноведом.

Пухлые щеки, надутые губки, взгляд исподлобья – такой на экране впервые появилась Дая Смирнова. Долгое время ее называли Любашей, как героиню «Солдата Ивана Бровкина». Фильм принес ей невиданную славу и разочарование в профессии одновременно. Через несколько лет актриса перестала сниматься в кино и стала его критиковать. С кинокритиком Даей Смирновой беседовал Сергей Капков.

– Как вы оказались на съемочной площадке фильма «Солдат Иван Бровкин»?

– Я училась на актерском факультете ВГИКа у Сергея Герасимова и Тамары Макаровой. Окончив первый курс, мы с двумя подружками с большими трудностями прокрались на дипломный спектакль старшекурсников. Аудитории были маленькие, тесные, поэтому посторонних не пускали. Мы сидели буквально под стулом. Во время перерыва ко мне подошла милая женщина, которая оказалась ассистентом режиссера нового фильма «Солдат Иван Бровкин». Снимали рядышком, на студии Горького. Меня пригласили на пробы. Я пришла. Помню, в тот день открывали ВДНХ. На пробах я сразу почувствовала, что мне здесь делать нечего, поэтому после съемок, никому не говоря ни слова, отправилась на выставку, а вечером уехала на каникулы домой в Киев. И только где-то в начале сентября пришла телеграмма: «Вы утверждены».

– Много было претенденток на главную женскую роль?

– Очень много! Леня Харитонов водил туда всех мхатовских девочек. Меня не сразу утвердили – были сомнения во внешних данных. На фотопробы пригласили оператора Славу Шумского, и он сделал из меня такую красавицу, что все сомнения отпали! И после этого Леня все равно привел кого-то из МХАТа. Кого только там не было!

– Имен не будете называть?

-Нет. Сейчас почти все уже покойные.

– Педагоги отпустили вас, второкурсницу, на съемки без проблем?

– В институте с этим было очень строго, но Герасимов и Макарова разрешили мне сниматься спокойно. И не только потому, что студия находится рядом со ВГИКом и Сергей Аполлинариевич был на ней художественным руководителем, но и потому, что роль главная. Педагогам льстило, когда их ученики становились знаменитыми.

– Фильм ставился на Леонида Харитонова?

– Да, именно на Леньку. Он был уже известный, снялся в «Школе мужества» по Гайдару и покорил всех своим обаянием. Да у нас в группе все были обаятельны – даже скрипучий и шепелявый Иван Владимирович Лукинский, наш режиссер. А какой был оператор Валя Гинзбург! Иногда приезжал наш любимый поэт Алексей Фатьянов, как мы его обожали! Вся группа кричала: «Леша приехал!» Это обаяние взаимоотношений перешло и в фильм. Камеру не обманешь, она как рентген.

– Иван Лукинский долгие годы был вторым режиссером, пока не получил дебют – «Чук и Гек». Затем он снял «Ивана Бровкина», и больше громких побед в его биографии не случилось. Каким он был на съемочной площадке?

– Он и тут оставался вторым: все время интересовался фоном, декорациями, а актерам ставил очень прямые задачи. Конечно, «Бровкин» стал его звездным часом, его «Чапаевым». Он не возражал, когда мы меняли текст, а делали это постоянно. В сценарии изначально было много псевдодеревенского, в реальности так не разговаривали. Вот все и возмущались. Та же Пельтцер, если ей что не нравилось, называла все своими именами. А Лукинский и не сопротивлялся. Он даже радовался, когда актеры привносили что-то свое, смеялся. А если ругался, то наигранно, по-детски. Он правильно подобрал артистов, почувствовал их, угадал даже отрицательное обаяние Жени Шутова в роли Самохвалова. Вокруг съемочной площадки всегда толпился народ. Иван Владимирович ругался, чтобы соблюдали тишину, не то сейчас всех выгонит, выкинет, в речку сбросит… И все боялись. Но потом все равно подходили советовать: вот тут лучше сделать так, а тут – так.

– Помните ли сами съемки?

– Естественно, снимать начали, когда уже надо было закрашивать зеленой краской желтые листья и окунаться в холодную речку. Такой уж порядок в кино. Мы уехали в Тверскую область, под Городец. Там снимали Волгу, наши встречи-прощания. Жили в самом Калинине, а на деревенские съемки выезжали в Савинову слободку. Это было заброшенное село, где достроили фасады изб. Наши лазили по домам, брали кому что не лень. Река была холоднючая! Леньке пришлось в нее падать, а Пуговкину – прыгать солдатиком. Но они согласились на такой подвиг только потому, что на съемочную площадку были доставлены два ящика горячительного. За кадром все дружно их растирали, укрывали телогрейками, одеялами, а потом наливали.

– Никто не простудился?

– Я простудилась, зимой. Валечка Гинзбург – он же поэт большой! – сказал, что нужна съемка в три часа утра. Вот и представьте себе: середина ночи, мороз под тридцать, русская деревня под снегом… Красота необыкновенная! Но как работать? Отрываешься от печки и – на мороз, в кадр. Разболелась я так, что могла сорвать съемки надолго. Лечила меня Татьяна Ивановна Пельтцер. Она пришла в ресторан, велела девкам собрать со всех столов баночки с горчицей, достала свежую газету, вымазала ее горчицей, завернула в нее меня всю, накрыла одеялами и заставила выпить горячий чай. Я вопила, как резанная, взывала к милосердию, пока не покраснела, как свекла. А через день, как миленькая, уже вновь была на морозе.

– Кто с кем общался на съемках?

– У Татьяны Ивановны был «салон», вся верхушка группы. Она была и спонсором накрытых столов, и веселым участником. Конечно, играли в карты. Местные жители ее наперебой угощали, соревновались, чьи пирожки или чья моченая брусника ей больше понравится. Зазывали на самогоночку. Среди бабулек такая конкуренция шла: кто с ней тремя словами перемолвился, кто двумя, а кому она улыбнулась. Все считали, что Пельтцер из народа. Ничего подобного! Настоящая столичная штучка, в Германии несколько лет жила. Но деревенские бабки ее обожали. Вокруг Михаила Ивановича Пуговкина всегда был кружочек. Кто-то где-то ругается, кто-то тоскует, а вокруг него всегда людно. Он рассказывал какие-то истории всерьез, а все покатывались. Я по сей день помню его байку о том, как он покупал фуражку-аэродром, чтобы перекрыть овал лица. С тех пор я ни одной шляпы не купила без хохота. А как он преподносил свой текст! Прием хороших актеров – запоминающиеся фразочки. Ими он сыпал как из рога изобилия: «Закон моря!», «Люблю, но об этом никто не узнает», «Шофер – первый класс! Моя школа!»…

Сергей Капитонович Блинников, Блин, тоже был большой баловник. Шутил со строгим видом. Его робкая, интеллигентная жена Анна Коломийцева при нем и пикнуть не могла. Оба мхатовцы, милейшие люди. Верочка Орлова – воплощенное обаяние на двух ножках! Со всеми вежлива, улыбчива, мила. В ней чувствовалась закалка «театрального террариума», который ее ничуть не испортил. Таких, как она, всегда было мало.

– А вы с кем общались?

– Я всегда оставалась кошкой, которая сама по себе. Характер у меня был паршивый. С самого начала я считала, что это кино – антиинтеллектуальное, неумное барахло. «Иван Бровкин» в какой-то степени биографию мне и подпортил. Я видела себя на экране этакой ироничной горожанкой, но никак не деревенской девахой. Хотя характер вздорной председательской дочки был угадан.

– Как складывался ваш дуэт с Леонидом Харитоновым? Вы смогли притереться?

– Мы с Леней особенно не дружили. Во-первых, всегда рядом была Света Харитонова, его милая жена, которая была выше его на голову. Вот с ней мы как-то симпатизировали друг другу. Света немножко его ко всем ревновала, а мне бы и в голову никогда в жизни не пришло влюбиться в такого мальчика. На второй серии они разошлись, Светлана очень переживала, я с ней часто встречалась. Потом она снялась в картине «Летят журавли», познакомила меня с Таней Самойловой. Света Харитонова – великолепная актриса, которой я восхищаюсь. А с Леней мы не мешали друг другу. Вся лирика, мягкость в нашем дуэте – от него, а от меня – все фырканье. Он и человеком был слишком мягким и безотказным, что сильно отразилось на его биографии.

– Как я понял, артисты были предоставлены сами себе. А как же вы, дебютантка, справлялись?

– А разве не видно? На лице этой молодой артистки написано, что она мечтает побыстрее смыться из кадра. Ведь как должен подавать себя настоящий герой? Вытеснять всех, лезть на первый план! У меня, к сожалению, не было в характере желания нравиться, подавать себя. Может, зрители увидели и в этом обаяние. А играла я никак.

– Но вам помогали? Делали замечания?

– Помогали, а как же! Но, видимо, по своей так и не раскрывшейся актерской природе – ха-ха-ха! – совсем уж бездарно, глупо, по-дурацки я себя не вела. Меня не ругали. Все решалось просто, незатейливо. Все держались на равных. Может, если бы мы Достоевского экранизировали, возникали бы советы, покровительства. А тут-то о чем было говорить?

– Никто не верил в успех?

– Да не то чтобы не верили… даже не задумывались! Не подозревали, что может получиться такая успешная картина. Никому это в голову не приходило. Ну выехали в деревню, собрались милые люди. Река, природа… Не всерьез делалось то, что оказалось обаятельным, ностальгическим искусством…

/06.04.2005 /

По материалам сайта www.gzt.ru